Равновесие Парето
Шрифт:
Перед самым выходом я остановился на пороге. Я уходил и знал, что больше сюда не вернусь никогда. Я хотел как-то проститься с подарком старого друга, запечатлеть в памяти. Но взгляд мой упал на открытую дверь спальни, в памяти всплыли события ночи и я поспешил покинуть странную квартиру. Квартиру, которая стала для меня причиной всего случившегося.
Дверь квартиры снаружи Карчевский изучил самым тщательным образом. Но не нашел ни следов, ни царапин. Словно дверь сама собой прогибалась и сотрясалась.
Уходя, квартиру я все же запер. Конечно, я понимал, что сейчас мародеры вряд ли смогут добраться до вещей Дениса, но я не смог оставить все нараспашку. Я чувствовал, что должен выполнить этот ритуал, как своеобразное погребение, опускание крышки гроба. Чтобы проститься навсегда, чтобы поставить точку.
Мы вышли утром и вот уже четыре часа пытаемся добраться до диспетчерской.
— Не понимаю алгоритма, — сказал Олег и закурил.
Мы стояли в маленьком проулке, оканчивающемся тупиком. По обеим сторонам дороги высится серый забор, грязный, с нецензурными граффити. В жухлой траве валяются старые покрышки, в конце улицы, у стены тупика, ржавеет брошенный экскаваторный ковш.
Копье я все же взял. Мне с ним было спокойнее. Я также предлагал геологу связаться бельевой веревкой, чтобы если что. Что если что я объяснить не смог. Карчевский криво ухмыльнулся и сказал, что улицы и дома прыгают с места на место как блохи на сковороде, но уж бельевая веревка конечно же сможет удержать нас вместе. Я не стал спорить, согласившись в бессмысленности данной идеи.
И пока нас все еще не раскидало по разным частям города.
Первый час пути я чувствовал себя разведчиком на чужой территории. Помня, что случилось с человеком на аллее, мы по мере возможностей обходили все темные места. Останавливались, если слышали что-то подозрительно.
Спустя время чувство опасности притупилось.
Город был безлюден и тих. Где-то на грани слуха гудели Колодцы, чей голос разливался сейчас над всем Славинском. Голос этот не перекрывали ни шумы машин, ни музыка из окон, ни разговоры прохожих. Лишь серое небо, мрачный пейзаж и далекий гул проносящихся под землей тонн воды.
Сейчас город казался мне иным, чем в первую нашу встречу. И первое слово, которым бы я теперь охарактеризовал его, было бы слово «холодный». Холодный по цвету, по виду, по ощущениям. Неуютный. Мертвый.
Только тогда, когда город пуст, приходит понимание его уродливости и чужеродности в сравнении с природой. Вокруг лишь мрачные тона. Серость и чернота. А если где и попадались яркие пятна, то они выглядели болезненно и неестественно.
И город знал это. Пустой город стал похож на бездомную собаку, обросшую, грязную, больную. Дороги с лужами и скользкой грязью, обшарпанные стены, отбитые кирпичные кладки, кривые заборы, покосившиеся фонари.
Все это было и раньше. Но без людей это стало особенно бросаться в глаза. Без людей город стал таким, каким являлся на самом деле.
Да еще к тому же и безумным.
Город не пускал нас к намеченной цели, кидая из одной части города в другую. Мы вышли из дома на улицу Солнечную, но когда пересекли границу тротуара и проезжей части, то оказались на склоне, ведущему к Колодцам. Не дойдя до Колодцев переместились на стоянку во дворе какого-то общежития. Потом — на проспект Труда. Потом — к ДК Горняков. Потом еще в пару незнакомых мне мест.
Эти перемещения не сопровождались эффектами. Просто вот мы идет по улице Солнечной, а вот уже — по траве городского парка. Сначала это ошеломляло, пугало, потом вызывало интерес, желание экспериментировать. А потом стало утомлять.
Карчевский, который держал в голове план города, старался найти закономерность наших прыжков. Но пока терпел неудачу. Отчего злился и каждое наше перемещение приветствовал отборной бранью.
Еще одним вопросом, занимающим меня, был вопрос о самом факте такого изменения местности. Это мы перемещаемся или город перемещается относительно нас? Выходило, что местность скачет даже тогда, когда мы стоим на месте, с абсолютно разными интервалами от пяти минут до получаса. И каким-то чудом мы каждый раз оказываемся на открытом воздухе, а не в стенах домов или на деревьях.
Будто бы город что-то искал, перекладывая себя с место на место. А мы были лишь досадной помехой.
Город был безлюден, но не пуст. Много странного встретилось нам по дороге.
К моему облегчению опасных теней видно не было. То ли нас пока не нашли в этой чехарде, то ли они появлялись ближе к вечеру. Но и без теней город жил странной и пугающей жизнью.
В одном из дворов, мимо ржавого гаража, женщина несла тяжелые сумки домой. Полупрозрачная, она появлялась у одного угла железной коробки и пропадала у другого, чтобы появиться вновь и проделать опять свой короткий путь.
Мы не стали подходить.
В одном месте, прямо из асфальта, торчали подошвы рабочих ботинок. Я хотел было потыкать в них копьем, но Олег оттащил меня, и мы прошли мимо.
На неизвестной мне улице, возле бакалейного магазина, бестелесные голоса, произносили что-то неразборчивое с невероятной скоростью. Так быстро, что резало уши. Мы поспешили уйти, хотя Карчевский еще долго шевелил губами, пытаясь уловить смысл.
Я не верил себе. Впервые в жизни я ставил под сомнение свои органы чувств. После встречи с исчезающей женщиной, когда мы уже прошли некоторое время, я поймал себя на мысли о нереальности происходящего. Еще минуту назад я видел полупрозрачный призрак своими глазами, а теперь я сам для себя отрицал это. Потому что призраков не бывает. И получалось, что глаза говорили одно, а разум — другое.
И от этого парадокса у меня разболелась голова.
Когда ломаются старательно возведенные башни устоявшегося бытия, то это всегда больно.
Карчевский же никак не комментировал происходящее вокруг. Он избрал политику созерцания, не давал и мне лезть, куда не следует. Мы не стали пробовать кидаться камнями в окна, за которыми двигались призрачные тени, мы не стали ловить катающийся по кругу детский мяч. Мы смотрели, слушали и проходили мимо. Потому что Олег четко сказал еще в начале пути: «Это уже не наше. Не надо трогать». И мы не трогали. Потому что совсем не хотелось знать, что будет если. Потому что при всем желании поэкспериментировать я боялся последствий. И старался вести себя разумно.