Разборки под прикрытием
Шрифт:
– Успеешь, – отмахнулся Гринчук. – Пищу, как нам верно посоветовал твой бывший учитель, нужно вкушать, а не хряцать в какой-нибудь тошниловке. А ты, товарищ капитан, иди себе. У тебя есть семья, вот и отправляйся в ее круг. Или позвони, когда выйдешь из зала, Сергееву и попроси дальнейших указаний.
Стол перед Гринчуком был уже накрыт, он подозвал официанта и распорядился о приборе для Аркаши.
– Заберите свои бабки, – попросил Аркаша, – только отпустите. Я уже ничего не хочу. Я думал, когда меня из города выбрасывали, что это всё, конец, хуже быть не может. Оказалось, может. В меня стреляли. Я с этим холуем ходил по городу, в котором места знакомого не осталось… Отпустите!
– Ты салат попробуй, классная вещь, – посоветовал Гринчук. – В меня, между прочим, тоже сегодня стреляли, вчера у меня пропала жена, меня били, меня чуть не вывезли из города на верную смерть… Что я пропустил? Да, еще я сегодня надавал тумаков двум самым влиятельным людям Приморска, которые на самом деле оказались чьими-то шестерками… Видел целый шкаф гнусностей о ни в чем не повинных мальчишках. И, наверно, девчонках… Но я не плачусь тебе в жилетку.
– Вы деньги свои получить назад хотите, – тихо сказал Аркаша. – Большие деньги.
– Я ищу свою жену…
На эстраду в углу зала вышли четверо – три музыканта и певица.
– Ко всему тутошнему кошмару – еще и живая музыка, – простонал Гринчук.
Гитарист принялся настраивать гитару, клавишник включил синтезатор.
– Давай быстро доедать и сваливать отсюда, – Гринчук еще раз через плечо оглянулся на музыкантов и покачал головой.
– Вы ешьте, – Аркаша отодвинул от себя чистую тарелку. – Я подожду.
– Ну, тогда не будем терять время, – Гринчук еще раз позвал официанта, велел принести горячее. – Что ты видел в городе необычного?
– Менты и Олежкины ребята ищет одного и того же человека, очень красивую женщину. Ко мне раз десять подходили. Хорошо ищут, при мне один бармен что-то схамил, так его били долго и от души. Стараются парни. Памятник идиотский видел на набережной…
– Памятник и я видел.
– Ну… Всё, пожалуй. Дом свой бывший видел, живут другие люди, семья. Постоял и пошел.
– Убивать тебя никто не пробовал?
– Нет. То ли Дима отпугивал, то ли передумали.
– Что тоже неплохо… – сказал Гринчук.
Подошел официант, поставил перед Гринчуком тарелку с отбивной и жареной картошкой.
– Если бы меня сейчас видел один мой знакомый, он бы пристрелил здешнего повара, всю обслугу и отодрал бы меня за уши, чтобы я не ел всякую гадость в сомнительных притонах, – Гринчук вооружился ножом и вилкой и отрезал кусок мяса. – А я вот – привык. Картошечка, кусок пережаренного мяса…
Аркаша отвернулся, казалось, всё его внимание принадлежало музыкантам. Даже не всем им, а певице.
– Черт, – спохватился Гринчук. – Так ты же пять лет без бабы… А тебя, насколько я помню, твоя бывшая вчера отшила. Скажи дежурной на этаже, я так понимаю, что заказы идут через нее. Бабки у тебя есть. Сними номер, вызови девочку… Или двух.
Аркаша промолчал.
– Как хочешь. У меня к тебе на сегодня больше просьб нет. Не совсем ты оправдал мои надежды, но…
– Заберите деньги!
– Что уплачено, то уплачено. Вот ответь на мой вопрос, личный, и иди, отдыхай. Хочешь – в мой номер на диван. Хочешь, сними номер для себя отдельно. Только если ко мне – без девочек. Но перед этим – вопрос.
– Слушаю.
– Я сегодня увидел много странного, необычного и просто неприятного. Для всего я более или менее нашел объяснение. Только вот сегодняшний обед никак не идет у меня из головы. Твой этот Рубин – был так рад тебя увидеть! А ты на него смотрел чуть не зверем.
Аркаша задумался.
Гринчук не торопил. Он доел мясо, допил сок из стакана и даже успел расплатиться с официантом. Он вообще решил, что Клин не станет отвечать.
Но Клин ответил:
– Это у него от старости, наверное. Я с Рубиным и в школе особо не разговаривал. Так, вызовет, спросит на уроке. Я у него пятерку из вредности на уроках имел. Я учебники наизусть зубрил, чтобы на любой его вопрос, самый сложный, ответить. Я книги от корки до корки переписывал, чтобы грамотность выработать. Я же знал, что он придерется к любой мелочи… Вы мой почерк не видели! Я каждую букву не писал – рисовал… Да. Он у нас классным руководителем был. Все дежурства, субботники с воскресниками – он от меня не отходил. Следил. Поначалу. Когда понял, что я до полуночи буду в классе мыть полы, чтобы идеально было, чтобы он своим носовым платком мог по полу водить… Тогда он отцепился и назначил меня козлом отпущения. И мне стало легче.
Аркаша невесело улыбнулся.
– Кто разбил стекло? Аркадий Клинченко, конечно. А водку на вечер школьный пронес? Аркаша… Класс поддержал Рубина. Поддержал… Некоторые так прямо мне и говорили, Аркаша, мол, мы тут ночью в актовый зал залазили… Все равно ты будешь виноват, смотри, лучше сразу покайся, легче будет.
Матери я не говорил. Никому не говорил. Я же не мог сказать, с чего это началось. Да мне и не поверили бы.
Началось все с того, что Рубин мне предложил стать в классе главным. Не комсоргом, не старостой – просто главным. Нужно было ему всё рассказывать, обо всех. Всех держать в руках. А он гарантировал, что поддержит меня во всем. Можно будет даже не учиться. А я послал его на фиг.
– Очень героический поступок? – спросил Аркаша.
– На звезду Героя тянет, – серьезно ответил Гринчук. – И чего это он к тебе сегодня бросился?
– Я же говорю – старость. К старости все учителя становятся либо сентиментальными, либо склеротиками. «Здравствуй, Мишенька» или «Простите, я вас не помню». Этот шизанулся в лирику.
– В лирику… – повторил задумчиво Гринчук. – Ладно, ты – как хочешь, а я – в номер. Попытаюсь поспать, пока меня Сергеев не вызвонил.
Сергеев не вызвонил. Телефон Гринчука молчал, как оказалось, многозначительно. Но понятно это стало только после того, как Аркаша и Гринчук вошли в номер.
Если у человека много лишнего времени, он может заняться выжиганием, живописью, завести себе рыбок, в конце концов. У человека, посетившего номер Гринчука в отсутствие хозяина, без всякого сомнения, лишнее время было.
Времени было так много, что посетитель успел каждую из вещей Гринчука, остававшуюся в сумке, разрезать на тонкие полосочки. Кожаная обивка дивана и кресел была изрезана. В клочья были разорваны постель и матрац.
И во всю стену, прямо над останками кровати, краской из баллончика была выведена надпись: «Хочешь получить свою бабу живой – вали из города.»