Раздробленный свет
Шрифт:
— Я же говорил? — Мы находимся на более безопасной территории с едой, и в течение нескольких минут мы оба молчим. Никаких расчетов, никаких соображений, просто наслаждаемся едой. Все еще не оправившиеся от поцелуя. Я стараюсь не подсматривать, как она слизывает соус с кончиков палочек.
— Тебя точно никто не заприметил? — спрашивает она в конце концов.
— Уверен, — отвечаю я с набитым ртом. — Это место безопасно. Никто не войдет без приглашения.
— Мое место тоже было в безопасным, — сухо замечает София. — Как и твое было.
Как и Мэй.
У меня было время подумать о том, что она сделала.
Я виню тех, кто использовал детей, чтобы угрожать ей.
Это мое оправдание, хотя я не знаю, к кому обращаюсь, когда не сплю по ночам и излагаю свои доводы, обсуждая какого-то воображаемого противника. Молча указывая на то, что угроза невинным детям — это последнее в длинной череде причин, по которым мое дело на правой стороне, и я делаю только то, что требуется, чтобы уничтожить «Компанию Лару». Я не раз заглядывал в себя, пытаясь найти сочувствие к женщине, которую я выслеживаю, заставляя ее бегать по всей Галактике, или даже просто пытаясь подавить свое удовлетворение, когда она вынуждена отказаться от каждого последнего прикрытия и снова бежать. Но правда в том, что ее страх кормит меня. Я могу представить, совсем на чуть-чуть, что это страх Лару. Что это его я преследую. И в конце концов, великий командир Тауэрс сама в это вляпалась, когда решила прикрывать его.
— Мне хочется надеяться, что это место безопаснее, чем любой из наших домов, — говорю я в конце концов, вспоминая о разговоре. — И я прикрою твою спину, София, обещаю.
— Знаю, — тихо отвечает она. Почти задумчиво. — Я не помню сколько времени прошло с тех пор, чтобы кто-то сказал мне эти слова, и я поверила ему. У меня не было никого, кому бы я могла доверять.
Мне хочется отодвинуть еду и повернуться к ней. Но вместо этого, я просто бормочу:
— Теперь у тебя есть я.
Она нашла визитку кафе, где я купил лапшу, вытащив ее сбоку контейнера. Она рассеянно вертит ею между пальцев, отправляя взад и вперед, довольно быстро, чтобы я успевал следовать за ней взглядом, передавая из рук в руки. Потом она поднимает руку, чтобы заправить волосы за ухо, и карточка просто исчезает из ее ладони. Она смеется над моим выражением лица.
— Напомни мне не играть с тобой в азартные игры, — говорю я, наклоняя голову, чтобы попытаться понять, заправила ли она ее в волосы. — Я бы разорился и остался без рубашки.
— Разве это недостаток? — Она с улыбкой смотрит на меня.
— Я бы предпочел, чтобы ты потеряла свою.
Я знал девушек, которые бы покраснели, уставились бы на меня, или даже встали и ушли. Но София снова смеется, подперев подбородок кулачком.
— Это кажется сложным — ловкость рук, но это просто практика. Любой так сможет. Настоящий фокус в том, чтобы читать людей, зная, что они будут делать дальше. Дело не только в том, чтобы заставить их делать то, что ты хочешь. Надо, чтобы они думали, что это их идея. Вот это настоящий навык.
— Она говорит это парню, который пригласил ее в свою берлогу и показал ей все свои секреты, — подчеркиваю я, кривясь. — Я почти уверен, что это была моя идея, так ведь?
— Конечно, — отвечает она торжественно.
Я, конечно, не раскрыл ей всех своих секретов, но тот факт, что она оказалась в моей берлоге, ее отличает. Это было моим золотым правилом, и я нарушил его, и вот мы здесь. Тем не менее, я не могу не приблизиться к одному из тех секретов, которые я ей не рассказал.
— Ты бы ничуть не уступила бы Валету, — пытаюсь я, и, конечно же, ее улыбка умирает.
— Он пугает меня. — Карточка снова появляется у нее в руке, и она не сводит с нее глаз, словно признание дорого ей стоит. — Кто-то, кто может узнать все твои секреты, даже когда ты пытаешься стереть все следы. Как будто кто-то читает твои мысли. Знает твои личные воспоминания. — Ее лицо напряжено, когда она говорит, и расслабленное состояние после танцев, еды и даже после нашего поцелуя перекрывается той усталой осторожностью, которую она никогда не откидывает полностью.
— Никто не может знать все, — тихо отвечаю я. И не сумев сдержать себя… я протягиваю руку, чтобы заправить волосы ей за ухо и прижимая два пальца к виску. — Некоторые вещи ты никогда не выпускаешь отсюда.
— То, что он делает — это самое близкое из возможных, — отвечает она, снова поднимая палочки и засовывая их в лапшу.
— София, можно я попрошу тебя о кое-чем?
Мой тон что-то подсказывает ей, и она настороженно поднимает взгляд. Она пытается отвлечься улыбкой, но это не та улыбка. Две ямочки, не одна.
— Я не отдам тебе остальную часть моей еды, если тебя это интересует.
Я продолжаю, хотя знаю, что ответ мне не понравится.
— Я просто… то, что ты говоришь о Валете. Если бы ты могла рассказать мне, что он сделал, чтобы тебя так испугало, возможно, я мог бы помочь.
Она не сводит глаз с еды.
— Тебе не о чем беспокоиться.
— Но я это делаю.
— Гидеон, ты работал на него, — говорит она, мягче. — Я не ставлю тебя в положение, когда тебе нужно выбирать между мной и тем, что он может попросить тебя сделать.
— Я бы выбрал тебя, — говорю я слишком быстро, и мне хочется проглотить язык. Возьми себя в руки, Гидеон. — Я не подвергну тебя опасности, обещаю. Пожалуйста, ты же доверяешь мне с «Дедалом». Поверь мне еще чуть больше.
— Это не имеет ничего общего с доверием, — отвечает она, наклоняясь над миской. — Если ты не дашь кому-то оружие, то он никогда не сможет использовать его против тебя. — В ее голосе внезапно появляется жар, и она сглатывает. — Достаточно сказать, что он превратил мою жизнь в ад, и я не знаю, почему. Я не хочу знать, зачем.
Я чувствую, что задыхаюсь от ее слов. Я потратил годы на создание имени Валета, сделав свою репутацию лучшей на Коринфе… лучшей где бы то ни было. В свое личное время я делаю то, что не позволит мне попасть на небеса. Я гоняюсь за Антье Тауэрс и ищу способ вытащить на свет преступления Лару на Эйвоне и в Вероне. Но в остальное время Валет — лучший хакер, которого можно купить за деньги, и все же он делает большую часть своей работы бесплатно. Я практически Робин Гуд. Я оставил свои первые, агрессивные годы позади, когда понял, что мой брат был бы в ужасе от того, кем я стал. По большей части я изменился.