Раздвоенное сердце
Шрифт:
– Я сделаю это, - закричала я злобно и бросила подушку.- Я не утверждала, что отказываюсь от этого. Я хочу всего лишь немного отдохнуть.
– Отдохнуть, - повторил папа. Его левый уголок губ скривился в полуулыбке.
– От чего?
– Через час, - проигнорировала я его вопрос.
Я отвернулась, но его взгляд, казалось, пронзал меня насквозь. Он точно знал, что нельзя быть уже более отдохнувшей, чем я была в этот момент – до того отдохнувшей, что мои ноги нервозно покалывало. Ведь я не только сегодня после обеда пролежала в кровати, но также всю субботу и воскресенье. Мне всего лишь нужно было дождаться, когда же сон возьмет своё, и я засну. Мои голова и мысли чувствовали усталость,
Надеюсь, что я правильно рассчитала и что через час точно уже будет темно. Я хотела пробраться через деревню незамеченной. Чужой здесь сразу выделяется. Самым лучшим раскладом для меня будет то, что весь этот отвратительный последний год в гимназии меня никто не заметит. Но мама и папа думают иначе. Они вбили себе в голову установить как минимум родственные отношения с жителями деревни. Как будто моих родителей когда-то интересовали соседями и наоборот.
Даже если бы сам Иисус жил бы рядом, и тогда бы мой папа просто помахал бы рукой через забор. Все же обстановка была довольно напряженной, и у меня не было никакого желания обсуждать с родителями их отсутствующий круг друзей. Хорошо, у мамы он был, по крайней мере, она звонила подругам, писала им или посещала их время от времени.
Но все равно мы никогда никого не видели. «Им обоим было достаточно, что они есть друг у друга», - подумала я во внезапном порыве завести и коротко фыркнула.
– Елиза, - голос папы звучал уже не так весело и приветливо.
– Не накаляй обстановку.
Легкий ветерок на моем лице подсказал мне, что он снова махал конвертами, но я не повернулась к нему. Был довольно большой риск, что он уговорит меня сделать это сразу.
Уже до этого занавески на окнах соседей шевелились, когда мы выходили из машины, и я стояла, замерзая на ветру, пока мама наконец не нашла правильный ключ.
– Ну, хорошо. Один час. Мне всё равно, - сдался папа, уронил конверты на мою кровать и вышел.
С громко колотящимся сердцем я осталась лежать. Я пыталась ни о чем не думать, пока небо из антрацита не стало сине-черным, и перед домом не зажглась уличная лампа нездоровым оранжево-розовом светом. Мне было действительно плохо от голода. С вечера пятницы я практически ничего не ела, и когда я стала подниматься, комната перед глазами начала вращаться.
Но я все же быстро поднялась на затекшие ноги, натянула полусапожки на высоком каблуке, не обращая внимания на ноющие пальцы, и накинула вязаное пальто. Если я упаду от слабости и горя, а папа найдет меня без сознания и к тому же тяжело пораненную, то возможно родители поймут, что притащили меня в ошибочное место, и возвратят всё назад. У этой мысли была своя прелесть. Хотя бы теоретически увидеть Гришу ещё раз... только ещё раз на него посмотреть. Даже если он меня не видит.
Но здесь я никогда больше не встречусь с ним. Осталось только мечтать о нем. Нет. Хватит. Никаких мыслей о Грише. Теперь Гриша был прошлым, и, вероятно, в этом принудительном переезде было что-то рациональное. Я не увижу его снова. Ни Тобиаса, ни Гришу. Ни в реальности, ни в мыслях.
"Только не падай духом, Элли", — наставляла я саму себя. Я уже давно запретила себе мечтать.
Это приводило к тому, что чувства путались, и реальность была еще безжалостней. Мечты о Грише были тем более запрещены. Они не улучшали ситуацию, а делали только хуже, так как пропасть между моими мечтами и тем, что было действительно, каждый раз жестоко поглощало меня и разбивало на мелкие кусочки. Теперь я уже не могла ясно видеть, потому мешали слезы. Я прижала кулак ко рту, чтобы не заплакать, и медленно повернулась вокруг себя.
Сразу после нашего прибытия я бросилась на кровать, практически ничего не видя, и прогнала маму. Она была так горда и хотела все показать мне, и теперь я поняла почему. Комната была огромной. Студия под крышей, по меньшей мере, в четыре раза больше моей старой комнаты в Кёльне. По трём сторонам большие окна, вместе шесть штук, с видом на всю жалкую, маленькую деревню. Кровать стояла под скосом стены, но я могла справа и слева смотреть на улицу.
Там же стоял шкаф для одежды, на другом конце комнаты находилась стереосистема, маленький диван, под двумя окнами мой письменный стол. И между ними было достаточно места, чтобы поместилась танцевальная площадка. Мне правда казалось все это прекрасным. Хоть и слишком пусто и слишком просторно, но было в этом что-то домашнее. Мои шаги не были слышны, наверное, из-за наклоненных стен и старого, толстого пола, который закрывали мягкие, пестрые ковры.
И всё-таки я все еще не могла поверить, что они действительно сделали это, что вырвали меня из моей жизни и затащили сюда в деревню и что это теперь моя новый дом - этого просто не должно было быть.
Не за год до окончания школы. Они могли бы подождать. Только этот один год. От этого бы никто не умер.
Одно лето. Одна зима. И еще одна, возможно слишком холодную, весна. Потом я смогу сбежать отсюда. Мне надо пройти как-нибудь через это. Возможно, мне следует позвонить Николь. Или Дженни. Я не думала, что они заметили мое отсутствие; они уже давно знали, что я переезжаю, и на прошлой неделе казалось, будто они уже с этим смирились. У меня всегда было скверное настроение, и поэтому они виделись без меня. Но все же.
Знакомый голос - просто сказать привет. Я вытащила мобильный из джинсовой куртки. "Нет связи" - высветилось на экране. Нет связи?
– Черт, - ругнулась я и бросилась в другой угол студии. Все еще нет связи. Ни одной даже маленькой палочки на антенне. Я была отрезана от внешнего мира. В один короткий, полный боли момент я подумала о Тобиасе, который в один из выходных вдруг посмотрел на меня тоскливо, а потом попросил мой номер телефона - эх, между нами всё равно ничего не могло бы быть: я здесь, он в Кёльне, оба без машины.
В первый раз парень действительно заинтересовался мною, и что получилось? Я переехала в Дункельхаузен. В ссылку. И теперь отец заставляет меня любезно представиться другим изгнанникам. Я взяла связку писем в дрожащую руку и спустилась тихо, насколько возможно, по скрипучей лестницы. Из маминой и папиной комнаты раздался слишком счастливый смех и хлопанье чемоданов.
– Я ушла!
– крикнула я и захлопнула тяжелую входную дверь, не дождавшись ответа. Если они вообще меня заметили.
Было темно. Слишком темно для моих глаз, привыкших к свету. Хотя уличный фонарь и светил уже светло-жёлтым, но отбрасывал лишь матовый круг на мокром асфальте. Я почти сразу же промокла под мелким моросящим дождем. Была мертвая тишина - так тихо, что я подумала, будто слышу, как течет по венам моя кровь. Ветер утих. Ни один лист, ни один куст не шевелился. Неподвижно возвышался огромный дуб рядом с проселочной дорогой, которая вилась рядом с нашим садом прямо к холму.
Его ветки блестели влажностью в бледном сиянии последнего фонаря до тех пор, пока темнота полностью не поглощала дорогу. Это дерево сразу после нашего приезда бросилось мне в глаза, и оно вызывало гнетущее ощущение – безутешность, смешанная с любопытством. Одна толстая ветка торчала горизонтально и была почти свободна от дальнейшего разветвления.
– Не хочу знать, кто лишился жизни на этом дереве, - заметил папа, когда мама восхищённо дотронулась до корявой коры дуба, облокотилась на его массивный ствол, и я начала уже начала волноваться, что она начнет обнимать его или даже танцевать вокруг него. Это было необычное дерево.