Разгон
Шрифт:
– Что за поездка?
– вяло поинтересовался.
– Обо всех деталях в Москве. Я что? Моя - организация. Работаю на опережение.
"А кто просит?" - должен бы спросить Карналь, но промолчал, так как на Кучмиенко никакие вопросы и вообще никакие слова не действовали никогда.
– Ты уже завтракал?
– полюбопытствовал Кучмиенко, до конца выказывая внимательность и заботливость. Но Карналь только отмахнулся:
– Какой там завтрак? Коли ехать, так поехали, пока я не передумал. Но надо предупредить, чтобы меня не искали, когда придет телеграмма.
– Это я сделаю. А ты бери машину и за вещами. Где тут твой коттедж? Позавтракаем в аэропорту.
Уже когда машина выскочила на край бывшего гигантского кратера древнего вулкана и Карналь, оглянувшись, увидел далеко внизу голубую воду бухты, беспорядочные свалки вулканических обломков, сероватую от пыли зелень деревьев, только тогда вспомнил о маленьком катере, уплывшем в отдаленную бухту, вспомнил молчаливого
Книга четвертая
ПЕРСОНОСФЕРА
1
Завтракать в Крыму, обедать в Москве, ужинать в Париже - кого теперь этим удивишь? Мир сузился, стал доступнее, хотя от этого не упростился, не утратил своей пестроты и многомерности, а, наоборот, становится с каждым днем сложнее, непостижимее, даже, как бы сказать, противоречивее.
В самолете на Париж Карналь был без Алексея Кирилловича. Тот сопровождал академика из Симферополя до Москвы, помогал с вещами, позаботился, чтобы у Карналя было все необходимое для путешествия, а сам возвратился в Киев. Карналь попытался было оформить поездку и для своего помощника, но только бессильно развел руками. Кучмиенко постарался отсечь Алексея Кирилловича от академика, убедил кого следует, показал, чего он стоит и что может. Какой-то там помощник будет фордыбачить перед ним, Кучмиенко? Зазнался, захотел выказать свою обособленность и независимость? Посидит дома! Если бы еще в социалистическую страну, ладно уж, пусть бы ехал, хотя тоже не в такую престижную, прекрасно организованную поездку, как эта, а с туристическим поездом дружбы - триста гавриков, ни тебе путных гостиниц, ни нормального транспорта, ни покоя, ни удовольствия, всюду организованно, даже в туалет - и то группой! Туда - пожалуйста, никто мешать не станет. А это же капстрана, да еще какая? Франция! Париж! Вино, парижанки, Эйфелева башня, мосты через Сену, парфюмерия - все неповторимо! Посидишь, молод еще!
Для Карналя уже давно перестали быть тайной и Кучмиенковы мысли, и его настроения. Для расшифровки их довольно примитивного кода не стоило тратить усилий.
Хотелось иметь рядом хоть одну знакомую душу - и не имел. Еще недавно надеялся, что одиночество поможет ему сбросить с души невыносимую тяжесть, а пришлось убедиться, что нет на свете ничего несноснее именно одиночества, оторванности от людей, знакомого окружения, от того, чем и ради чего живешь на земле. Ни разу в жизни он не отдыхал, как это заведено у некоторых людей, не мог себе представить, чтобы в его размышлениях, в мучительно прекрасном напряжении мысли образовывалась какая-то пауза, перерыв, специально отводились дни, недели на праздность. Без работы как основного занятия жизнь теряла для него всякий смысл. Без работы и без Айгюль. Так он считал последние двадцать лет, но забивал, что до Айгюль была еще как бы целая жизнь, в которой он уже постиг великую истину труда, неудержимости усилий, упорного поединка с собственной ограниченностью и с ограниченностью мира, которая преодолевается лишь благодаря человеческим усилиям. Осваиваешь новые и новые миры, а собственной душой пренебрегаешь.
Как только умостился поудобнее в кресле салона первого класса, Карналь почти с жадностью накинулся на чтение отпечатанного на нескольких языках проспекта с перечислением основных вопросов международного "круглого стола" на тему "Человек в стихии научно-технической революции". Слово "стихия" не очень подходило к поставленной теме, а уж если употреблять именно этот термин, то тема была поистине стихией академика Глушкова, но тот как раз принимал участие в работе какой-то весьма важной технической комиссии в ООН в Нью-Йорке, кандидатура Карналя возникла, следовательно, не то как замена Глушкова, не то как компромисс, ибо ни сам Петр Андреевич, да и вообще, кажется, никто не считал его выдающимся полемистом, а тут, по всему видать, нужен был именно такой человек.
Белокурые стюардессы в розовой униформе, стилизованной под нечто древнерусское (не стюардессы, а по крайней мере хор Пятницкого), сразу стали возить на аккуратных тележках бесплатные напитки - коньяк, водку, виски, вина, - привилегия первого класса, предлагали журналы, газеты, потом непременно предложат стандартный аэрофлотский обед: на пластмассовом штампованном подносе жареный цыпленок, масло, черная икра, листочек салата, помидорчик, кекс, апельсин, пластмассовые одноразового употребления нож, вилка, чайная ложка, пластмассовая же чашка с кофе или чаем на выбор, круглый без ножки бокал с натуральным вином (а то и еще с чем-то покрепче, поскольку для первого класса). Если бы пришлось лететь через океан, то тогда стюардессы, мило улыбаясь, стали бы демонстрировать применение спасательных жилетов на случай аварии: вот так вынимается из-под сиденья жилет, так он вмиг надувается, так надевается. Три секунды - и обе стюардессы, с теми же милыми, чуть смущенными улыбками, оказывались в оранжевых жилетах, зрелище довольно-таки жутковатое, когда ты летишь над океаном на высоте десяти километров, и Карналь всякий раз отгонял неприятные мысли, которые непременно вызывала эта демонстрация, тем, что сравнивал оранжево одетых стюардесс с жабками-криничками, которых помнил еще с детства. Вынимаешь из криницы ведро воды, а в нем плавает несколько таких жабок, сверху черненькие, снизу оранжевые, как морковка. Вылавливаешь их, бросаешь назад в криницу, они летят, смешно растопыриваясь, шлепаются в воду и весело ныряют в холодную глубину, чтобы назавтра вновь очутиться у тебя в ведре, которое ты вытащишь на солнечный свет.
Но на этот раз летели над континентом, только где-то возле Голландии трасса проходила, кажется, вдоль побережья, но это не требовало демонстрации жилетов, и стюардессы только возили и возили напитки для пассажиров первого класса, среди которых, как выяснилось почти сразу, было несколько дипломатов, один сотрудник торгпредства, делегация сторонников мира и директор завода ферросплавов, который сидел возле Карналя и все пытался припомнить, где он мог его видеть. Директор был массивный, даже могучий мужчина, говорил гулким басом, так что к нему невольно прислушивались все пассажиры салона, коньяк стал пить, едва усевшись на свое место, поясняя, что только этим напитком и может спастись от жажды, и все допытывался у Карналя, кто он: артист или писатель?
Петр Андреевич вынул из портфеля свои бумаги, разложил на длинном узком столике, молча показал директору проспект вопросов "круглого стола".
– Революция?
– прочитал директор.
– Научно-техническая? Теперь вспомнил! Вы же электронщик? Академик? Глушков?
– Карналь.
– Да, конечно же Карналь! Знаю! Слышал на совещаниях. И о том, как вы там в Приднепровске дали перцу нашим металлургам за кустарничество!
– Напротив, я похвалил их за инициативность.
– Инициативности мало. Под нее базу давай. Не подопрешь - погоришь и дыма не пустишь! Я ваших машинок не знаю толком, ведь у нас грубая материя, огромные агрегаты, много приблизительности, но точность добралась уже и до нас, берет за горло! Вот еду во Францию. Поставляем им ферросплавы, хвалят, долгосрочное торговое соглашение подписали, химия наша их очень удовлетворяет, потому что такой точности компонентов, как мы, никто не придерживается. Ну! А физика наша им - никак! Не тот размер куска! У нас как? Что ни дай - с руками оторвут! Кто там станет измерять, какой величины кусок! А тут даже форму дай особенную. Дай ему кубик с такой и такой гранью - иначе, мол, финансовые санкции! Технологию надо мне менять - их не смущает. Хоть заново родись, а ему дай то, что он хочет. Вот и еду договариваться, а заодно и поучиться точности капиталистической. Не знаю, разрабатывали ли эту тему философы наши, я же так считаю: точность - понятие техническое и классовых измерений, наверное, не требует. А как у вас? Где этот "круглый стол"? В Париже? Я Париж и не повидаю, прямо с аэродрома представитель фирмы в машину - и айда к ним нюхать дымок, своего еще не нанюхался!
– У меня как раз поездка классовая, - улыбнулся разговорчивому директору Карналь, - в отличие от вашей сугубо бесклассовой. Еду спорить с зарубежными технократами. Собственно, я не большой специалист в этом деле, послан я не из-за особых талантов в этой отрасли, а руководствуясь известным принципом: важно не то, что скажут, а то, кто скажет. За мной стоит практическая работа большого творческого коллектива, имеющего какие-то достижения, следовательно, меня будут слушать даже тогда, когда я буду говорить горькие вещи. Ясное дело, меня обвинят в советской пропаганде, но это уж неизбежно во всех наших беседах такого плана, поэтому выбора здесь нет.
Директор дышал тяжело и шумно:
– А мне придется уступить. В министерстве так и сказали: дай им тот кусок, какой они хотят, это же валюта. А технологию перестрой за счет внутренних резервов. Старая песня. Все же принципы отстаивать намного приятнее, чем зарабатывать валюту. Попрошу-ка я у девушек коньячку. Выпьем за наши принципы, академик?
Приехал коньяк, затем приехал и стандартный аэрофлотский обед, который потребляют только на высоте в десять километров, когда за бортом самолета температура от тридцати до сорока градусов ниже нуля, когда над самолетом загадочные беспредельности космоса, а внизу - белые клубища облаков, которые закрывают землю от твоих глаз, и ты летишь тысячи километров над какими-то библейскими барашками, взлохмаченными бородами богов изо всех пантеонов мира, молодым хаосом образования материи, а может, миллионолетними дымами, в которых неустанно уничтожается материя. Мысль о том, что под тобой примитивные скопления микроскопических водных брызг, водяной пыли, небесная роса, будущие дожди и ливни, как-то никогда не приходит в голову во время таких полетов.