Разгон

Загребельный Павел Архипович

На бумаге красной - двадцать пять некоторых маловероятных, но важных технических возможностей. (Искусственный мозг, искусственное выращивание человеческих органов, длительный анабиоз людей - на годы и столетия, непосредственная передача информации в человеческую память, химический и биологический контроль над характером и умом, производство лекарств, эквивалентных живой плазме, технический эквивалент телепатии...)

И наконец на бумаге белой - десять возможностей будущего (некоторые радикальные и драматические новинки), среди которых предвиделось и кардинальное изменение человеческой природы, когда homo sapiens уже не сохранялся и на Земле должны были бы воцариться какие-то иные существа, проще говоря, воцарилась бы здоровая дегенеративность, полная дегуманизация личности, утрата межи, за которой человек еще остается собой, искусственные органы, кибернетические заменители изношенных частей головного мозга, монтирование и настройка людей так же, как лазеров и вычислительных машин. В этом нет ничего противоестественного, если вспомнить, к примеру, что применение лазеров часто противоречит второму закону термодинамики. Да и разве только это?

В розовые мечты американских провидцев

ворвался французский дождь и смыл все, не оставив никаких следов, тем более что в заседаниях сделали трехдневный перерыв для посещения Орлеана и переезда в замок Шамбор, где "круглый стол" должен был завершить свою работу.

Город Жанны Д'Арк утопал в потоках дождя, не щадившего никого, равно и интернациональную дружину ученых, которые мокли возле бронзовой статуи Орлеанской девы, возле Орлеанского собора, возле всех памятников этого прославленного французского города, потом в зале Чести ренессансной Орлеанской ратуши их принимал мэр города, были речи, было традиционное шампанское, которое они пили в том зале, где когда-то умер французский король Франциск Второй (какое это теперь имело значение, где, и когда, и какой умер король!). Когда наконец переехали в замок Шамбор, то небеса, как бы смилостивившись над этими озабоченными, уже и не своей судьбой, а судьбой всего человечества, мужчинами и женщинами, рассияли солнцем, и дивное каменное строение предстало глазам гостей в бесконечном многообразии своем, в утонченности линий, игривости архитектурных ритмов, в сдержанной гармоничности внутреннего, навеки замкнутого в крепких стенах, но не подавленного, вольного простора, что в естественной непринужденности соединялся с пространством окружающим благодаря неповторимым окнам замка, коих насчитывалось столько же, сколько дней в году, и чуть ли не каждое окно имело свою изысканно простую, почти идеальную форму.

Снова были разговоры о богатой истории замка, перечислялись короли, которые здесь бывали (Франциск Первый, Генрих Второй, Людовик Четырнадцатый, император Карл Пятый), гостям показывали картины, камины, канделябры, гобелены, мебель. Кто на чем сидел, из чего пил и ел. Не было речи о том, кто и о чем думал, но это как-то всегда забывается, может, потому, что думать надлежит современникам. Собственно, с этого Карналь и начал свое выступление в дискуссии, не забыв в то же время заметить, что он имеет большое удовольствие выступать именно в таком неповторимом месте, здесь, в этом дивном творении прошлых времен, которое не раз напоминает нам, что человек был и остается продуктом природы и истории, но продуктом не пассивно бессильным, а деятельным, непокорным, творческим, неосознанно он бунтовал во все времена и против природы, и против истории, и это, как казалось, ни у кого не вызывало особенной встревоженности, когда же бунт этот стал осознанным и даже, так сказать, научно обоснованным, зазвучали голоса испуганные, трагичные, часто даже панические. Мы живем в такую эпоху. Одни пугают, что не хватит воздуха, другие угрожают безводьем, третьи обещают исчерпывание запасов сырья, четвертые пророчат исчезновение метафизических ощущений, пятым уже сегодня не хватает места на планете, и они примеряются, как бы повыгоднее для них самих разделить ее то на сферы влияния, то на продуктивные зоны, то на какие-то регионы. "Вот земля - по жребию разделите! И разделение, и единство бессмысленны. Вот земля. Вам в наследство" [13]– слова Элиота, поэта, который не был коммунистом, не отличался также прогрессивностью, но даже он, как видим, точно ощущал высокую ответственность за поддержку целостности нашей Земли с одновременным сохранением всех существующих отличий.

13

13 Т.С.Элиот. Бесплодная земля. Перевод А.Сергеева. М., 1971, с. 76.

Поэтические цитаты в устах ученого? Это могло вызвать разве что пожатие плечами, но тот, кто хочет изложить свои мысли, не должен ничего пугаться. Мысли должно служить все, так называемая душа тоже, которая никогда не достигала господствующего положения по отношению к разуму. 351-й раздел из "Мыслей" Паскаля: "Душа не удерживается на высотах, каких в едином порыве времени порой достигает разум; она поднимается туда не как на престол, не навечно, а лишь на краткое мгновение".

"Составление каталогов всяческих ужасов, которые якобы несут человечеству наука и техника, становится сегодня почти таким же модным, как женские украшения, - с легкой иронией говорил Карналь.
– Но что общего у всех этих каталогов с истинным знанием? Знание начинается от осознания потребностей, принципов и целей. Только тогда мы можем смотреть, видеть, ощущать, отличать существенное от второстепенного, сосредоточивать все усилия на том, что является наиважнейшим".

Для выступления у Карналя, как всегда, не было даже тезисов. Привык всегда говорить без записей, просто размышлять вслух. Опытные переводчики все равно успеют передать его слова разноязычной аудитории, а приборы для записи все зафиксируют, чтобы впоследствии воссоздать, если понадобится.

"...Так или иначе мы вынуждены говорить о будущем. Но возможен ли разговор о будущем средствами, принадлежащими прошлому? Наше поколение было свидетелем не только расцвета человеческою гения, но пережило также и временные периоды трагического, а порой и зловещего унижения человеческого разума. Собираясь для бесед, подобных нынешней, мы перестаем быть учеными и как бы выполняем роль псевдодипломатов, то есть людей, которые знают понемногу обо всем на свете и ничего - толком. Но они, как и мы, всегда хорошо одеты, и за ними (как и за нами) - их государства, поэтому можно позволить себе невежество и бесконечные потоки слов или железные формулы типа: "Этого нельзя ни доказать, ни отвергнуть" или "Политические кризисы вызываются экономическими, а экономические - политическими". Мы ученые и страшно гордимся этим. На каждом шагу мы подчеркиваем свою преданность

истине и тайком посмеиваемся над политиками, для которых совершенно нормальная вещь - жить проблемами, какие иногда невозможно разрешить, но какими вместе с тем надо заниматься. Сами же мы, восхищенные собственными научными открытиями, уже осуществленными и еще только задуманными, с наслаждением повторяем слова Леонардо да Винчи: "Большая птица первой начинает полет, наполняя вселенную восхищением". Гюго говорил: "Дух человеческий открывается тремя ключами: это - число, буква, нота". Знание, мысли, мечты - все здесь. В числах - знания, в буквах - мысли, в нотах мечты. Мы спокойно наблюдаем грознейшую болезнь нашего века - деградацию языка, господство жаргонов, словесной инфляции, терминологической мути и модных безумств, вследствие чего теряется ценность слова (слова уже не из словарей, а со свалок), известно же, что создаваемые людьми словесные системы могут понуждать или, наоборот, тормозить развитие нашего разума. Мы утешаем себя тем, что контуры современного мира со временем становятся, так сказать, менее словесными, формализуясь в категориях математической логики. Математики и кибернетики достаточно откровенно заявляют, что все на свете может (и должно!) быть передано языком математики, единственным языком, каким питаются электронные машины. Мол, если сегодня мы еще и не смогли облечь в форму все сущее, чтобы сделать его предметом операций электровычислительных машин, то непременно сделаем это завтра, когда каждый житель Земли уже не сможет представить себе своего существования без компьютера. Все так, и все не так. Техника вещь действительно всемогущая, но она вызвана к жизни человеком, и сколько бы нам ни повторяли миф о сундуке Пандоры, мы не можем присоединиться к мысли о бессилии человека. Человек продукт природы и истории, отдельно взятый он может стать иногда даже жертвой истории или той же техники, но все человечество - никогда!

Увлекшись наглядными и неопровержимыми достижениями научно-технической революции, кое-кто склоняется непосредственно к версии вероятных (а на самом деле весьма сомнительных) изменений человеческой природы, которые, мол, происходят в связи с появлением тех или иных машин. Такие люди склонны считать, будто интенсивное развитие науки и техники само по себе приведет к разрешению всех социальных и политических проблем, фактически заменит собою и мораль, и искусство, и каждодневный практический опыт человека. Появляются теории уже и не социального, а какого-то технотронного общества. Человек рассматривается уже не как творец, а лишь как орудие реализации внутренней логики развития науки и техники. Гибкость человеческой натуры, мол, позволяет человеку приспосабливаться, или, как принято нынче выражаться, адаптироваться, к требованиям научно-технического прогресса, его развитию, ритму, переменам. Приспосабливаемость расценивается как прогресс и благо для человека, забывается о стойкости антропологических, этнических, генетических, эмоциональных порогов, приобретенных привычек, они не абсолютны, но ведь устойчивы! Человек - не абстрактное существо, которое жмется где-то вне мира. Человек - это мир человека. Путь к расцвету человека следует искать в изменении его мира, а не одних лишь внешних атрибутов жизни.

Слово "культура" впервые произнес Платон. Две тысячи лет десятки поколений ученых отдаются истине ради культуры в широчайшем понимании. Гении делали открытия, таланты реализовывали уже готовые знания и придавали им высокую утонченность. Не всегда ученым удавалось одновременно уважать и высокие идеалы, и законы природы, разговоры о моральности науки, об ответственности ученых не умолкают еще и поныне. Часто история относилась к разуму если и не жестоко, то насмешливо. Энгельс тонко подметил парадокс мирового исторического развития, сказав, что даже творцы революций убеждались со временем, что совершенная революция совсем не похожа на ту, какую они хотели осуществить.

В свое время наука развивалась замедленно, общество, собственно, было к ней равнодушно и, наверное, не замечало бы ее вообще, если бы не церковники, которые, понимая смертельную угрозу науки для своего извечного обскурантизма, всячески преследовали ученых, бросали их в темницы, сжигали на кострах. Сегодня это звучит жестоко, но мы можем утверждать, что сожжение Джордано Бруно известило о наступлении нового времени. Это был последний стон умирающего мира слепой веры и рождение эпохи великой науки. Двести лет нужно было науке для накопления знаний. Работы Галилея, Коперника, Кеплера, Ньютона не находили немедленного применения в технике и не влияли непосредственно на формы личной и общественной жизни. Взрыв произошел в конце восемнадцатого века: наука породила технику - свое требовательное и жадное дитя. Ненасытный Гаргантюа породил прожорливого Пантагрюэля. Недостижимые области бесконечно великого и бесконечно малого, между которыми проходила почти незаметная жизнь человека, называемого в те времена homo duplex - человек-полудух, человек-призрак, сразу как бы сблизились, стали касательными, приобрели будничность, ученый из заоблачных высот вернулся на землю, и призванием его стало - оздоровить и облегчить жизнь людей.

Достоевский когда-то сказал: "Сама наука не простоит минуты без красоты, обратится в хамство". Научно-техническая революция должна служить не мелочным целям будничного потребления, а увеличению человеческого могущества и красоты как высшей нормы жизни.

Но вот мы высвободили титанические силы и бросили их на службу прогресса. Силы эти часто неизвестны, иррациональны, непредвиденны и бесконтрольны. Резерфорд и супруги Кюри, разгадывая тайну атома, не думали об атомной бомбе. Циолковский, мечтая в тихой Калуге о ракетных полетах в космос, не предвидел, что ракеты могут быть применены для доставки к цели термоядерных зарядов. В поисках счастья и спасения в технике мы вынуждены порой спасаться от нее. Чаще и чаще возникают разговоры об ответственности ученых, о моральности и аморальности науки. Но научное открытие не бывает само по себе полезным или вредным. Тот или иной характер придают ему люди, придает обстановка, политическая система, в недрах которой оно обретает свое применение. Смешно обвинять Прометея в том, что преступник поджег ваш дом. Просто надо схватить поджигателя за руку.