Разговор на кухне

Annotation

Зилов Виктор Дмитриевич

Зилов Виктор Дмитриевич

Разговор на кухне

Разговор на кухне

Мы сидели на Лёхиной кухне. Я, Василий Иваныч и сам Лёха. Бывшие однокурсники, единственные и почти лучшие друзья. Почему почти? Потому что ближе ни у кого из нас друзей нет, но мы совсем не три мушкетёра. Утром Женя, Лёхина жена, взяв детей, поехала, как сказал нам Лёха, на два дня к маме. Как только она вышла за дверь, он тут же начал звонить нам с Василием Иванычем. Разговор был короткий: вечером собираемся у него, с нас по пузырю, с Лёхи закусь, рюмки-вилки и кухня со столом и стульями, всё как обычно. Когда у кого-нибудь из нас жена с детьми уезжают на день-два, то мы непременно собираемся у счастливого обладателя пустой кухни за парой-тройкой бутылочек водочки для долгих совместных разговоров о судьбах страны

и мира. В начале семейной жизни сделать так, чтобы тебя не утянули куда-то в гости, бывало сложновато. Иногда доходило до скандалов, но после тяжёлой борьбы за личный суверенитет в течение нескольких лет, позиционных боёв, отступлений, контрударов, мы одержали полную, но не безоговорочную победу. Смирившись, наши жены признали, что у их мужей должно быть свободное личное время, которое они проводят в нелёгких занятиях по повышению своего интеллектуального уровня и обогащению внутреннего мира, но это должно случаться не чаще одного раза в три месяца. А если серьёзно, то так у нас было заведено ещё с института. Тогда мы частенько собирались у Лёхи, который жил с родителями в этой самой, по тем временам шикарной сталинской двушке. Лёхины родители не удосужились сделать ему братьев-сестёр, поэтому, как только в пятницу вечером они уезжали на дачу, оставив единственного сына дома для того, чтобы он назавтра как примерный студент пошёл в институт учиться, мы уже начинали стягиваться в заветную квартиру из разных концов города, и нам уже никто не мог помешать пьяно и разгульно провести предстоящие сутки. Обычно через час после отъезда родителей мы сидели у него на кухне. На столе, местами прочерченная вертикальными ниточками сбежавших капель, стояла запотевшая бутылка водки объемом 0,7 литра под кодовым названием "Сабонис", а в морозильнике остывала ещё одна. Если вечеринка затягивалась, и народу было больше чем всегда, то на вторые сутки на полу кухни выстраивалась целая стеклянная баскетбольная команда из порожней посуды, но вообще такое случалось редко. Вначале была бутылка, три рюмки, пара дежурных банок кильки в томате, ещё какая-нибудь нехитрая закуска и старинный дисковый телефон на столе. Рядом с телефоном пухла потрёпанными страницами старая Лёхина записная книжка. Это сейчас Лёха потерял былую лёгкость, располнел как разбалованный кот и никаких связей, кроме жены и любовницы Ленки не имеет. А много лет назад он был страшным бабником, мечтой однокурсниц. В его волшебной записной книжке находился кладезь телефонных номеров самых красивых девчонок нашего потока. Я всегда восхищался тем, с какой лёгкостью он обращается с этими тонкими, но неприступными красавицами, которые поначалу даже не обращали на него внимания. Всё менялось, когда Лёха заговаривал, в этот момент они, заворожённые его голосом, начинали таять и млеть. Я много раз присутствовал на его сеансах обольщения разных симпатичных девчонок и каждый раз удивлялся тому, какую в общем-то чушь он несёт при этом, и какой в высшей степени удивительный эффект она производит на объекты обольщения. Лёха не был красавцем, но тембр его голоса, очевидно, обладал сильным действием на прекрасный пол. Во всяком случае, другого объяснения его популярности у противоположного пола, я найти не могу. Надо отдать должное Лёхе, постельное коллекционирование не являлось для него самоцелью, то есть в своём стремлении обладать женщиной он не опускался до банального вранья о вечной любви, ему было достаточно, чтобы девушка просто смотрела на него влюблёнными глазами и восхищалась. Да, в наше время, чтобы затащить девушку в постель, моральные устои, ещё не расшатанные западной массовой культурой, требовали признаний в любви, каких-то обещаний, чего Лёха категорически не любил делать. Но если девушка вдруг была не против, то он с удовольствием пользовался положением. Тогда эти наши посиделки проходили с непременным участием противоположного пола, для этого собственно они и устраивались, но, обзаведясь мужьями, то есть нами, наши с Лёхой вторые половинки решительно потеряли интерес к этим действам, обретя смысл жизни в устройстве индивидуальных гнёзд и воспитании детей. На сужение состава мы ответили расширением содержательной части, переключившись на обсуждение вопросов философско-политической направленности. Произошло это, правда, не сразу. В наших посиделках был перерыв длиной в шесть лет.

Случилось так, что любимая Василия Иваныча, его Женечка, которую он боготворил и буквально носил на руках, ушла к Лёхе. Я не могу сказать, что Лёха ничего не предпринял для того, чтобы она ушла к нему. Скорее наоборот. Подозреваю даже, что он специально влюбил её в себя. Дело в том, что поначалу Женя совершенно не воспринимала Лёху, которого это зримо бесило. Она не то чтобы игнорировала его, нет, она просто абсолютно не выказывала в его адрес никаких эмоций. Через некоторое время, я и не заметил как, всё поменялось. Она как-то внезапно влюбилась в Лёху по уши и безоглядно, без лишнего политеса, ей и не свойственного, ушла к нему. Для Василия Иваныча, которого мы с самого первого нашего знакомства на первом курсе так называли из уважения к его серьёзности и уму, Женин уход стал сильнейшим ударом. История вроде бы обычная и не такая уж редкая, но в силу вот такой васильиваныченой серьёзности приобрела трагический оттенок. Страстная, надрывная любовь сжигала его изнутри, оставляя на сером лице заметные следы тяжёлых бессонных ночей.

Произошло это на последнем курсе института. За три года до того, Василий Иваныч познакомился с Женей в библиотеке, куда она зашла совершенно случайно в поисках своей подруги. Два года, как потом как-то вскользь сказала Женя, он красиво ухаживал за ней и только на третий, в начале пятого курса, они сошлись всерьёз. Тогда Василий Иваныч познакомил Женю с нашей компанией. К тому времени у нас с Лёхой были постоянные подружки с курса. Спустя год я женился на своей, а Лёха женился на Жене. Красивая, миниатюрная и тонкая, она походила на ожившую фарфоровую танцовщицу из старинной музыкальной шкатулки, стоящей когда-то на туалетном столике моей мамы. Чувство юмора и напористость выдавали в ней умную, волевую женщину. Не будучи начитанной интеллектуалкой, она обладала врожденной интуицией и способностью чётко различать людей. Пожалуй, единственным случаем, когда интуиция подвела, стало её собственное замужество. После рождения первого сына она поняла, что Лёха не любит её, но, несмотря на это, ребёнка не бросит, поэтому, полностью уйдя в воспитание сначала первого, а затем и второго сына, она, смирившись, перенесла всю свою любовь на детей. Так неторопливо потекла их совместная жизнь, где она жила для сыновей, а неинтересная, но временами денежная работа, больше похожая на хобби, и немолодая, но всёпонимающая и жалеющая любовница, составляли большую часть его жизни. Не знаю, задумывался ли Лёха когда-нибудь, что из-за своей гордыни сделал Женину жизнь несчастной. Возможно, и нет, хотя его несколько ревнивое отношение к сегодняшней счастливой семейной жизни Василия Иваныча говорило о том, что такое положение дел его задевает. Выросший в достатке и внимании, обеспеченный рано умершими родителями приемлемым комфортом в виде квартиры, неплохой дачи и автомобиля "Волга", Лёха был природным пофигистом с полным отсутствием каких-либо карьерных амбиций и других тщеславных устремлений. Посиделки с нами, вот, пожалуй, то немногое, что его интересовало сегодня, да ещё ежедневный восьмичасовой трёп с коллегами на работе.

После того, как Женя бросила Василия Иваныча, мы практически не видели его. До защиты диплома оставалось совсем немного времени, поэтому всё время занимала подготовка к защите. Сразу после окончания института он вообще оборвал всякую связь, полностью уйдя в работу. Правда, мне удалось с ним встретиться пару раз после института. Он сделался ещё более серьёзным, чем прежде, эмоционально выжженным что ли. Но, как правильно говорят, время лечит. Через пять лет Василий Иваныч женился и, надо сказать, женился удачно. Хотя, Наташа, его жена, оказалась серенькой, склонной к полноте женщиной и, честно говоря, неважной хозяйкой, но всё это искупалось профессионализмом в области психологии, которой она зарабатывала на жизнь. У Наташи имелось ещё одно небольшое, но несомненное достоинство, она была младше Василия Иваныча на четыре года. Её ум и профессиональное умение не только вернули к жизни Василия Иваныча, она смогла развить в муже стремление к самореализации, которое проявилось у него в серьёзном изучении экономики и социологии. Деньги он зарабатывал, трудясь по специальности начальником сметно-договорного отдела в небольшой строительной компании, а по вечерам сидел в интернете, занимаясь самообразованием. Поначалу я с лёгким подозрением относился к его наукообразным речам, но со временем прогресс стал очевидным, и его мысли приобрели оттенок оригинальности и некоторую глубину. Из нас троих только Василий Иваныч после окончания института пошёл строго по специальности, в то время как мы с Лёхой, поработав немного сметчиками, начали осваивать смежные области строительства. Лёха зацепился, да так и остался в рекламном отделе одной большой когда-то строительной компании. Время от времени переходя из одной компании в другую, он набирался впечатлений от общения с разнообразными девушками и женщинами, оставляя у них, судя по обилию поздравлений на его день рождения, теплые воспоминания. Я же ушёл в линейное управление, дойдя до должности генерального директора одного некрупного строительного холдинга.

– Лёха, а чего ты сегодня такой мрачный? Целые выходные ты свободен. Завтра к обеду отоспишься, на вечер позовёшь Ленку, она тебя оживит. Покормит, приласкает. В чём твоя проблема?
– спросил я, разливая водку из запотевшего графина по хрустальным рюмкам.

Мы уже давно не разливали водку прямо из бутылок. У каждого из нас дома имелся специальный небольшой графин толстого хрусталя, в который мы наливали из замороженной бутылки тягучую, прозрачную как слеза водку. В графине она долго оставалась холодной, сохраняя свое очарование как раз тот промежуток времени, который требовался нам, чтобы выпить на троих пол-литра. Как-то лет пять назад у нас повелось пить исключительно финскую клюквенную, а она особенно хороша замороженная.

– Проблема есть на работе. Пришёл новый начальник, сука такая. Вызывает меня и спрашивает: "Чем, вы, Алексей Игоревич, занимаетесь?" - и хитро так, с прищуром, совсем, знаешь, по-ленински, смотрит на меня. Я ему начинаю рассказывать, так мол и так, а он меня обрывает грубо и говорит: "Это мне всё известно, вы мне о конкретных результатах, достижениях своих расскажите". Нормально да?
– Лёха обвёл нас взглядом, как бы ища поддержки. Я сочувственно покивал.

– Надо выпить, - предложил я, усиливая солидарность с Лёхой, и, подняв рюмку, чокнулся с друзьями.

Выпили. Закусили. Помолчали, прислушиваясь к ощущениям. Вообще в последние опять же лет пять к эстетской привычке пить водку из графина, мы приобрели вкус к хорошей закуске. На столе кучно по центру толпились тарелки с сырокопченым мясом, маринованными маслятами, початая банка красной икры с загнутой дугой назад крышкой и ушком-открывашкой на ней, корзинка с хлебом, маслёнка, а на плите сковорода с котлетами, такими вкусными, как только умела делать Женя. Отличный грибной жульен я купил по дороге в одном небольшом семейном ресторанчике, где его превосходно готовили. Я частенько там обедал.

– Нет, но не гад ли этот новый начальничек?
– Лёха вернулся к обсуждению темы злого начальника.
– Я ему ничего плохого не сделал, а он меня сразу мордой об стол начал возить. Нет, это нормально?
– говоря это, Лёха почему-то пристально смотрел на Василия Иваныча, как будто видел впервые.

Надо сказать, что все наши разговоры за бутылкой имели психологическую составляющую, в том смысле, что каждому из нас требовалось иногда выговориться и даже поплакаться, хотя у Лёхи, в том числе и для этого, имелась Ленка, у Василия Иваныча его жена психологиня. Что касается меня, то я редко испытывал такое желание. Я слушал. Умение слушать являлось моим природным преимуществом, которое позволило мне аккуратно, задвинув более прямолинейных, а иногда и откровенно глупых конкурентов, сесть в директорское кресло и не просто сесть, а хорошо, надёжно в нём устроиться, собрав вокруг себя команду крепких профессионалов.

Удивительно хорошо то, что в нашей компании никто никому не завидовал. Во время попоек это всегда самым раскрепощающим образом сказывалось на уровне откровенности наших разговоров. Каждый из нас идёт своей дорогой. Наши пути не только не пересекаются, но и лежат в разных профессиональных плоскостях. Все получали то, чего хотели: Лёха - женщин и не пыльную безответственную работу, за которую ещё и деньги платят, Василий Иваныч - возможность свободно заниматься науками под мягкой, но волевой опекой умной жены. Что касается меня, то я воплотил мечту отца, который всегда хотел, чтобы я стал бОльшим начальником, чем он, и теперь, будь он жив, у него были бы все основания гордиться. То, что я делал в жизни, я делал не только для себя, исходя из своих целей и каких-то моральных ограничений, но и для всего общества. Я всегда верил в теорию малых дел, поэтому уверенность, что личный прогресс отдельного индивидуума ведет к прогрессу общества в целом, помогала мне двигаться на протяжении последних двадцати лет.

– Так и чего он к тебе пристал?
– спросил Василий Иваныч, накладывая котлеты из сковороды на тарелку. Положив себе две, он сел обратно.

– Тебе все-таки очень нравится стряпня моей жены. Хочешь об этом поговорить?
– неожиданно ехидно-желчно, с каким-то, как мне показалось, скрытым подтекстом, спросил, начавший хмелеть, Лёха.

– Лучше расскажи чего там твой начальник тебе предъявил, - быстро вернул я тему разговора в первоначальное русло.

– Да..., начал там спрашивать, где сценарий рекламного радиоролика про их сраный недостроенный жилой квартал на окраине города, который я должен был сделать ещё полгода назад, а я про него и забыл двести пятьдесят раз. Ну, достал я свой старый сценарий про мир в двадцатом веке и дал ему почитать. Конечно, я сопровождал всё это соответствующими комментариями, пытаясь выдать его за то, что заказывали. Мужик попался неглупый, поэтому пришлось постараться. Короче, дал он мне три дня с выходными вместе на то, чтобы я исправил всё под их говенный жилой квартал, который они никогда, бл...ть, не сдадут. Понимаете, когда я ему по ушам ездил, то было вдохновение, проснувшееся просто из-за инстинкта самосохранения, а теперь вот ума не приложу, как этот сценарий приспособить к этой грёбанной теме. Как подумаю, все настроение в жопу летит.