Разговор о будущем
Шрифт:
«Ах, соколики вы, соколики! / Без подков вам легко плясать. / Вы домчите меня в Сокольники / За какие-то полчаса. / И пождите меня немножко. / Непременно я знак подам. / Если люб я – шляпа в окошко. / Если нелюб – выброшусь сам!».
Жаль, не попал он с юности, яркий, порывистый человек, в свою судьбу, в свою профессию. Так в каком-то самарском НИИ всю жизнь инженером и проработал, так и сгорел там на поприще нелюбимого дела. Хотя всё же успел издать одну тонкую, этакую голубенькую книжечку стихов. Неплохих стихов. Ах, как это важно – вовремя найти себя! Попасть в себя точно. Иначе потом – вся жизнь насмарку.
14. В жизни я уже многих похоронила. В разных городах и весях. На разных кладбищах.
15. А вот ещё пара слов о Достоевском. Я частенько размышляю о его гении. (Есть у меня постулат: «Талант – это мера. Гений – безмерность».) Так почему мне этот гений не близок? Почему? Ведь дан такой диапазон характеров, образов! От убийцы и недоучки Раскольникова, от разгульного купца-богача Рогожина до тишайшего, богоподобного князя Мышкина. Вон какая палитра, какие цвета, какие разбросы! От чёрного к белому. А между – все цвета радуги. Все гаммы, все ноты музыки. Все семь полных октав! И всё это богатство сидит в одном человеке, в авторе. Ну разве не гений?.. Но… тут же приходит ответ. Но ведь и у Толстого не меньший диапазон! Но почему-то рука к книге Толстого тянется, а к Достоевскому – нет. Так в чём же дело? Может, во мне, читателе?.. Но почему? Вот я и размышляю. Вижу, тут не одна причина, как я думала раньше. Мол, наверно, в небрежности текста, в присущей Достоевскому скорописи? В неприемлемой, дисгармоничной форме подачи? Короче, в рваной и грязной строке?
Но нет, вижу, что нет. Тут всё глубже гораздо. Во-первых, у нормального человека не возникнет даже вопроса «вошь я ползучая… или право имею?». А у убийцы вопрос не возникнет тем более. Он убивает, не спрашивая. К тому же на что право-то? Убить? Убивать человека иного? Но ведь ты изначально крещёный. Ты христианин. И знаешь Заповеди. А значит, вопрос этот пуст или ты попросту ненормален. И вся эта разборка «наказания» – не удел художника-автора, а дело медиков, медицины. И уже потому мне всё это чуждо и неинтересно. Во-вторых, если уж и брать это за основу и так глубоко нырять в разборку «наказания совестью» самим «больным», то в этом случае такая проза неинтересна уже потому, что автор не оставляет мне, читателю, возможности стать его соавтором. (А соавторство всегда крайне важно.) А тут в тексте всё забито до такой степени, что задыхаешься. Для вздоха нет и глотка воздуха. Всё заполнено, всё впритык. Вплоть до запаха пота, до слипшихся волос на лбу убийцы, до его бледности и обмороков (наступающих в нужные моменты, как рояль в кустах).
Однако всё это, конечно, лишь по-моему и для меня. (Как для читателя пишущего.) А для других, может быть, всё иначе?
Вот, судя по всему вышесказанному, Достоевский меня не трогает. Он как бы далёк от меня и уже потому неинтересен. И, знаю, не только мне. Знаю, что так же думает блестящая журналистка Маргарита Симоньян (жена Тиграна Кеосаяна). Очень близкая мне по духу, по убеждениям. И зря великий стилист Владимир Набоков, как бы стесняясь, так неглубоко, даже, пожалуй, поверхностно разбирает своё неприятие этого гения. (Про «Братьев Карамазовых» я тут и не вспоминаю. А может быть, зря?)
16. Звонили (вроде директор) из музея-квартиры известного советского художника-станковиста Дмитрия Налбандяна. (Он портреты писал почти всех советских вождей, большие полотна: «Сталин и Ворошилов», «Сталин встречает рассвет», и пр., и пр.) Просили меня дать для их экспозиции какие-нибудь материалы о моём муже Юрии Ракше (1937–1980). Альбомы, фото или что-то ещё. Ведь это именно Налбандян, светлая ему память, в 1954 году открыл дорогу в Москве Юрочке Теребилову (Ракше), убогому, тихому мальчику, прибывшему из глухомани в прекрасный мир живописи, в мир большого искусства. И мальчик не подвёл. В столице он с медалью окончил спецшколу (для одарённых детей) и смело вошёл в этот мир. Стал известным живописцем и художником кино Юрием Ракшой, чьи работы теперь – в Третьяковке, в музее им. Нестерова, в других музеях. А я написала об этом рассказ «Мой дядя – полотёр» – об их первой знаменательной встрече в мастерской Налбандяна на Тверской улице, на чердаке, почти возле Кремля.
17. Какой скверный сленг у молодых в разные годы этих столетий! Надо бы внимательней проследить. Вдруг пригодится. Хотя этим серьёзно учёные занимаются. Лингвисты.
Вот, например, простая мысль: «Это меня не касается». Звучать стала так: «А мне наплевать», «А мне начхать», «Мне это до фени». Или: «Мне пофиг». Или: «А мне фиолетово». Или: «Да мне пополам». А недавно даже слышала: «Мне это перпендикулярно». И такое можно услышать и в СМИ, от дикторов ТВ и радио. Конечно, «пипл» всё это «хавает». Но интересно, что дальше? Когда и теперь, кажется, дальше уж ехать некуда.
18. Вышли из печати для православных два больших календаря-тетради с моими рассказами. Для десяти московских храмов, для их православных приходов. А эти районы – почти миллион читателей. Апрель – из новеллы «Пятое Евангелие». Май – «На помин души» (или «Ступени памяти» – мой самый короткий рассказ). Это о четырёх поколениях мужчин моего рода, о защитниках Отечества от врагов. За два прошлых века. Эти журналы-календари в пандемию мне принесли домой сёстры милосердия из храма Благовещенского и Св. Митрофания Воронежского, всего по три экземпляра. Спасибо им. И что приятно особенно – эти тексты мои напечатаны рядом с мудрыми проповедями отца Димитрия (Смирнова). Он мой духовник. Почётно, приятно и ответственно. Значит, не зря я тружусь. Значит, и моё скромное слово нужно православным. Отправлю по экземпляру календаря в Госархив и в Московский архив частных коллекций. Там у меня давно есть «своя» полка.
19. Какой же это замечательный писатель – Валентин Пикуль! Он и учёный-историк, и художник Слова. А это редко сочетается и потому нечасто встречается. Я не была с ним знакома. Он жил сперва в Ленинграде, потом в советской Риге. Какие же у него интересные, ёмкие, какие ПЛОТНЫЕ миниатюры, исторические новеллы. Не устану вспоминать Горького: «Можно писать как угодно, но только не скучно». (С Пикулем не соскучишься.) И сколько бы его ни кусали, сколько ни пинали за какие-то неточности и огрехи учёные-историки и господа иные – все эти критики-завистники сдохнут (дай Бог им, конечно, здоровья), а Пикуль в литературе останется. Выживет. Ибо он мастер, он талант и любит людей. И это – от Бога.
20. Всегда готова снять шляпу перед истинным Профессионалом, будь то слесарь или профессор. (Ведь и слесарь может быть в своём деле профессором.)
21. Коронавирус ещё держится. И в Москве, и по стране. Но всё же спадает. Вышел на плато. Сижу дома, работаю. Внучка Маша сегодня должна меня порадовать – принести экземпляры моей книги «Избранное» (где на обложке Юрины «Современники». Стараюсь на всех обложках своих книг печатать его прекрасные картины.)
Маша получила вчера «Избранное» на складе в Мытищах. (Печатали в Новгороде, типография там.) 100 штук в подарок автору. (Скоро они пойдут в магазины, в продажу. 5 тысяч экземпляров.) Волнуюсь, как при встрече со своим дитём новорождённым.
22. В моих текстах, где я пишу о реализме, в котором всегда работаю (жанр ли это или же метод?), следует добавлять слово – «в высоком». Поскольку высокий реализм вездесущ, всеохватен. Широк и глубок. Поскольку – от Бога. А все остальные «измы» и «псевдо» (даже самые привлекательные) – они от беса. Они были всегда, они есть и будут. Только надо твёрдо знать – они от беса. Вот в чём суть-то дела. И каждый, берясь за кисть, за перо или садясь к компу, заранее должен знать – кому ты намерен служить, кому ты служишь. Вот и всё. Очень всё просто.