Разговорчики в строю № 3. Лучшее за 5 лет.
Шрифт:
– А кто это был? – набитым ртом промычал Андрюха. – Я таких раньше не видел…
– А это Андрюха, командующий 4-й флотилией атомных подводных лодок вице-адмирал Кожевников Валерий Саныч и начальник штаба 4-й флотилией атомных подводных лодок контр-адмирал Конев Сан Василич собственной персоной… – Слава многозначительно поднял палец вверх.
– А-а-а… – протянул Андрюха сквозь тушёнку, и тоже решил похвастаться:
А я один раз живого майора тоже видел, он у нас в Ленинской комнате выступал…
– Ну вот, а тут два генерала твоим трактором руководят, а подполковник тушёнкой из рук кормит.
– Да … Надо будет домой
Слава на день рождения к жене так и не попал. Всю ночь он вытаскивал Андрюху вернувшимися из посёлка КамАЗами. Не мог он бросить одного пацана на болоте. Не по-нашему это, не по-подводницки.
Алексей Васильевич Павловские помойки
Наверное, трудно найти подводника, который бы не вздрагивал при слове «помойка». Во всех базах, где у пирсов появлялись подводные лодки, немедленно вырастали культовые сооружения под одноименным кодовым названием. Все действия подводников рядом с ними напоминали скорее культовые ритуалы, чем рядовую работу по наведению порядка. Чем больше база, тем больше помойки. Чем больше помойки, тем больше ритуалов.
Но однозначным лидером «помоечных культовых ритуалов» во всем ВМФ, конечно же, был Павловск. Городок Шкотово 17, в котором жили семьи подводников, находился от места базирования лодок в 30 километрах. Поэтому большая часть семейного люда туда попадала лишь иногда. Чаще всего Павловские подводники не успевали решать служебные задачи до отъезда в городок убогих транспортных средств, а иногда просто забывали о том, что их кто-то ждёт дома, по причине полного заполнения мозгов суетой службы.
По живописной долине бежит замечательная речушка с чистой, как слеза водой. Перед встречей с морем русло речушки делает причудливые колена и затапливает довольно большую часть пустыря за казармами 26 дивизии, превращая его в болото. Вот на этом самом болоте и возникла первая Павловская помойка. В 50-х годах командование дивизии приняло мудрое решение засыпать болото мусором, который производился базой в достаточных количествах. Однако его сначала надо было сжечь в специальном сооружении.
На его конструкции стоит остановиться особо. Сооружение состояло из четырёх вертикальных труб и огромного конического короба с нижним люком. По гениальному замыслу неизвестного конструктора, матросы с мусорным баком должны были подниматься на специальную площадку по железной лестнице, высыпать мусор в короб, потом его сжечь. После накопления сгоревшего мусора, под люк короба становился самосвал. Далее сгоревший мусор из самосвала полагалось утопить в болоте.
Как справедливо может догадаться читатель, вскоре данный ритуал значительно упростился. Из технологической цепочки утилизации мусора сначала исчез самосвал по причине его полного разрушения и разграбления, потом отвалилась крышка люка, затем рухнул сам короб. На болотной возвышенности немым укором командованию дивизии остались торчать только четыре вертикальных трубы. Мусор стали сжигать прямо на площадке под этими трубами.
Практически всем экипажам 26 дивизии были расписаны зоны помоечной ответственности (болото было большое, хватало всем). А ответственность за само помоечное сооружение доставалось по очереди самому провинившемуся экипажу. А провиниться было за что. Нерадивые матросы частенько старались не утруждать себя сжиганием мусора, и валили его прямо в болото, что приравнивалось
Терпение командующего лопнуло в самый неподходящий момент, когда провинившимся экипажем был именно наш. А самым озадаченным оказался я, в то время помощник командира, отвечающий за все, что только можно отвечать при стоянке в базе.
Во время проворачивания оружия и технических средств в центральном посту раздаётся звонок берегового телефона. Из трубки, заглушая шум проворачиваемых механизмов, раздался вой командира дивизии, до этого только что затоптанного командующим. Уже через пару мгновений, я пулей летел по направлению к нашей помойке, возглавляя отряд из пяти матросов и двух мичманов.
Приказ был ясен как августовский день. К 16 часам предъявить командующему новую помойку, сложенную в два кирпича на высоту не менее трёх метров, да ещё накрытую крышей. Где брать при этом кирпич, раствор, а главное, крышу не сообщалось. Решение надо было принимать на бегу. С прибытием на место надо начинать работать, иначе к 16 часам не успеем.
Мысли подпрыгивают в голове в такт бегу:
Кирпич отпадает, где его столько набрать? Тогда камень… Этого добра в речке достаточно. Цемент? Понятно, бутылку спирта – и в гараж, там, вроде, видел… Крышу, что с крышей?
Деревянная сгорит… Железная? Где железа набрать, да ещё листового?
Пробегаем мимо кучи здоровенных вентиляторных улиток, брошенных на пустыре.
– Магадиев и Тепа – железо – листы, распустить!
– Сколько?
– На крышу.
– Есть!
Бежим дальше.
Из казармы животом вперёд выплывает старпом соседнего экипажа, фуражка на затылке, радуется жизни, гад.
– Лёха, тебе капец! – кричу я ему издалека.
– Чо такое?
– Я завтра на торпедолове [59] в море уйду, кто помойку строить будет?
59
Торпедолов – небольшое судно для поиска и подъема на борт торпед после учебных стрельб.
– Васильич, ты загадками не говори, чо надо-то?
– Литр шила и 10 бойцов в речку камни таскать.
Через пять минут человек 20 из его экипажа бегом несутся из казармы к речке.
– Пять человек за железом к Магадиеву, остальные камни таскать.
Работа закипела.
– Тащ, а как цемент разводить?
– Разводи, как разводится, главное, чтобы хватило. Цемента больше нет.
На твёрдом пятачке земли посреди болота начинает вырисовываться новое капитальное строение. Главный каменщик Магадиев старательно возводит капитальные стены новой помойки.