Разгром в Сент-Луисе
Шрифт:
— Хорошо. Я подъеду в мотель, как только появится возможность. А теперь скажи Джонни, что я велел ему отдать тебе пушку.
— Да... э-э... все в порядке, она у меня. Он просит передать тебе, что вовсе не свихнулся. Ах ты, черт! Пистолет-то игрушечный! А выглядит как настоящий!
Болан ухмыльнулся.
— Передай ему, чтобы продолжал в том же духе. Я ему верю и все понимаю. Увидимся, как только я малость освобожусь. И, Лео... спасибо.
— Кончай, Мак. Просто скажи «до свидания».
— До свидания, Лео.
Болан вернул трубку Бланканалесу и сказал:
— Личные вопросы,
— Братец Джон?
— Угу.
Шварц теперь сидел на полу между ними, спиной к панели управления.
— Он писал мне во Вьетнам. И Синди тоже. Очень жаль, но я так и не удосужился ответить на их письма. Нет у меня склонности письма писать.
— Сколько ему сейчас — шестнадцать?
— Шестьдесят, — мрачно ответил Болан.
— Грязное дело, — проворчал Бланканалес, имея в виду семейную трагедию Болана. — Пареньку, конечно, тяжело.
— А я не слишком облегчил его ношу, — скривившись, проговорил Болан. — Из всей семьи у него остался только я. Но я лишил его даже своего общества.
— Он уже в том возрасте, когда люди все понимают, — попытался подбодрить Болана Бланканалес.
— Понимать — одно дело, а жить с таким грузом на душе — нечто другое, — мягко возразил Болан. — Мы с Джоном говорили об этом. До того, как я объявил войну. Конечно, он парень с характером. Джонни понимал, чем кончится моя авантюра, но только подбадривал меня. И сейчас это делает. Но... черт возьми, не дай Бог еще кому-нибудь такую жизнь.
— А мои старики умерли, когда я был во Вьетнаме, — вмешался в разговор Шварц. — Они действительно были уже старые. Но все равно, тоскливо становится, когда временами их вспоминаю.
Бланканалес внимательно посмотрел на приятеля.
— Ты об этом никогда не говорил, Гаджет.
Электронный гений пожал плечами.
— Я был поздним ребенком. Единственным. Отец гордо дал мне свое имя, целиком и полностью, а мамуля — свою жизнь, всю — без остатка. А затем в наш тихий мирок ворвался Дядя Сэм и все у них отобрал. Я был призывником-резервистом. Мама хотела, чтобы я смылся в Канаду. Я уж было собрался так и сделать, но отца тогда хватил бы удар. Такого патриота, как он, надо еще поискать: ветеран двух войн, член Американского Легиона, все такое... Ну, я и отправился ко всем чертям во Вьетнам. А потом как-то втянулся. Когда срок службы истек, подписал новый контракт. Я не был даже на похоронах своих стариков. И о смерти их узнал только через две недели. Когда вернулся с тропы Хо Ши Мина.
— Они что — умерли одновременно? — спросил Болан.
— С разницей в один день. Сначала мама. Умерла во сне, в постели, которую они делили сорок два года. Думаю, отец так и не оправился от удара. Сердце у него было слабое. Они действительно были как одно целое. Отец всегда говорил, что не намерен дожить до дня ее похорон. Ну и не дожил.
Бланканалес тяжело вздохнул.
— Мы тут всякую чушь несли... а потом вдруг об этом заговорили. Извини, я не знал, Гаджет, что и у тебя есть свои призраки в душе.
— Такова жизнь, — ответил Шварц, внезапно ухмыльнувшись. — Все идет циклами, импульсами, питаемыми из какого-то скрытого источника энергии, а мы всего лишь частотные модуляции
— Прекрати, — серьезно прервал его Бланканалес. — Твои приколы хороши в малых дозах, чтобы напряжение снять, но нельзя же зацикливаться...
Шварц смущенно улыбнулся и ушел в боевую рубку.
— Крепкий орешек, — тихо прокомментировал Политик.
— Да, — так же тихо согласился Мак.
Серьезное настроение принесло с собой беспокойство.
— Что-то, сержант, беспокоюсь я за Тони, — сказал Бланканалес.
Болан только вздохнул.
— Не стоило мне позволять ей заниматься этим делом. К тому же она еще так молода. Разве это жизнь для женщины? — продолжал Политик. — Она рассказала мне о том, что было в Новом Орлеане, — сказал Болан. — Думаю, она знает, что делает. Женщины, Розарио, тоже нуждаются в самоутверждении. И некоторым из них для этого явно недостаточно обручального кольца и обещания жениться. Ты должен признать: Тони — одна из нас. А вот Вал...
— Ты, кстати, упоминал ее имя, когда разговаривал по телефону. Не хочу показаться назойливым, но... что-то случилось?
Болан покачал головой.
— Узнаем только тогда, когда Джонни появится здесь. Вообще-то Лео заверил меня, что с ней все в порядке, но на душе как-то неспокойно. Думаю, что бы там ни стряслось, это в какой-то мере касается и ее. Вал и Джонни жили как сестра с братом с тех пор как... Черт, не знаю... Никогда мне не нравилось, что они так близки. Жизнь Джонни повязана с моей, и меньше всего мне хотелось бы втягивать сюда Валентину. Я много раз пытался дать ей волю, но она не нужна ей. Но Вал — не одна из нас, ей-то как раз нужны и обещание жениться, и обручальное кольцо. Я ей этого дать не могу, Политик. Единственное кольцо, которое я ей могу обещать, это траурную повязку на руку. А мой брачный контракт будет вырезан на надгробном камне.
Теперь вздохнул Политик.
— Думаю, Гаджет прав — все это надо похоронить в душе и не ворошить прошлое. Парни вроде нас не имеют право на... И ты тоже прав. Если сражаешься, то сражаешься в одиночку. Иначе все слишком усложнится. Но мне бы все же хотелось проверить, как там Тони.
Болан глянул на телефон.
— Позвони ей. Набери номер, когда прозвучат два гудка, положи трубку. Проделай то же самое еще раз. С третьего раза она ответит.
Бланканалес благодарно улыбнулся и принялся нажимать кнопки.
Болан сконцентрировался на управлении машиной, высматривая удобный съезд с шоссе.
До оплота Дела Аннунцио в Уэбстер Гроувс теперь было рукой подать. Аннунцио самолично возглавлял нападение на Джулио Паттриччи. Но крепость-то осталась. Стратегия требовала разрушить осиное гнездо, чтобы вражеские силы не смогли быстро оправиться после разгрома у «винных погребов». Все остальное могло подождать, пока не будет выполнена эта главная задача.
Мак Болан все это прекрасно понимал и хладнокровно вел свою команду к цели, но в глубине души он был очень обеспокоен недомолвками Лео, который по пустякам не стал бы звонить из Питтсфилда. Точно так же Джонни Болан не стал бы из пустого каприза настаивать на личной аудиенции с солдатом действующей армии, когда битва в самом разгаре.