Ражая. Волей богов
Шрифт:
– Как сожгли? Огненная казнь запретна средь вольных земель, это за чертой Клыков рока еретиков да ведьм палят узколобые мракобесы, от богов воли сей запрет пошёл! – побагровев гневом на свой лик подошёл вождь медведей Скавел к Ингрид хватив подбородок да заставив глядеть в его очи ох недобро сверкающие! – Как посмели вы богов вещуны, душ вольного народа пастыри, сотворить такое непотребство!
– То были наши предки, не меня суди, но как сказывают иного способа просто не было! – взор Ингрид моментом обрел и ясность, и твердость. – Не думай себе вождь, что в иных землях кострища палят от прихоти или жажды чужих мучений, этот лютый способ сильнее прочих рвет узы невидимых сил мрака, с которыми сплетаются душами ворожеи!
– От чего
– Я её видела! – также не разжимая губ просипела ражая, выпучив зелёные глазищи.
– Чёрная неприкаянная душа некроманта? – впервые Алира увидела ужас, четко оттеснившийся на призрачном лике священника.
Рядом с так и удерживаемой вождём за подбородок вёльвой, сызнова зримо всем соткался туманным естеством Элиот. – Когда её жгли она сыпала проклятьями? Вы проводили ритуалы очистительного экзорцизма?
Ответ выпученных обескураженных глаз ведуньи, как казалось, чуть не заставил духа взвыть отчаяньем как ловушку оглядев стены катакомб кургана.
– Убираемся отсюда! – хладом как в лютую стужу, от которой трещинами идут стволы деревьев повеяло от слов священника.
– Эт отчего? – подался вперёд Ульд уже воочию гадающий на какой огромной куче злата сидит дряхлый Изгеррульв.
– Не за конунгом вашим сюда летел демон, за душою прикованной проклятьем к нему, за духом этой вашей Тёмного знамения!
– С чего взял? Мы вельвы да жрецы-ведуны, волей предрассветных творцов – богов светлых! Уж почуяли бы коли воротилась бы она духом неспокойным! – скрестив обидой и раздражением руки на груди, дескать так усомнились в силе ведовской её братства, медленно процедила Ингрид оглядывая собравшихся. И может ей мнилось сим мигом грозна она в своем гневе! Ведь пятились прочь от неё и Скавел и Ульд, Алира вон и вовсе чудище своё неподъёмное наставила.
– Ага почуяли бы! Нос то не заложило соплёй! – фыркнула огненно-волосая дочь клана, играя жвалами под высыпанными веснушками скулами. Уже примеряясь к удару клинком расходящимся золотым сиянием узоров дола, и плевать ей было на Ингрид, ведь позади вельвы стояла та самая на беду помянутая Ресидра.
Морок мглистой туманной хмарью, принявший как на духу красивейшее из возможных черт, вобравших северную несгибаемую красу и стать! Вот только лик портили черные руны, устилавшие кожу и оскал плотоядный алчущий. Не жалел на неё конунг злата и серебра, им вышито было платье длинное, проклёпаны пряжки десятков ремешков, объединённых в единый пояс, даже фибулы, крученные тонким узором, схватившем по плечам плащ из шкур волчьих морд и те пестрили каменьями.
Медленно очень медленно обернулась Ингрид чуть не нос к носу столкнувшись с призрачной навьей в свете колдовских жаровен почти материализовавшуюся плотью. Рука живой вельвы хватила грудь под мехов одеянием, сокрывшим обережный камень.
– Не выкорчевать семя погибели, не вырвать корни что взошли на костях, окроплённых кровью жертвенной! Вам не унять меня по воле Мелитры величайших из богинь! Сама жизнь ничто иное как единая тропа к смерти! Они едины, эти скрученные в узел пути, нет там ни конца ни края! – почти ласково молвило наваждение. – Я упреждала скудоумов жрецов-ведунов, что малодушно презрели видения! Упреждала всех кото не хотел слышать! Скрепы миров рушатся! Одна печать уже пала, грань истончилась! Меня прокляли. Отвернулись от богов! Быть посему, коли вам не достаёт разума мы с возлюбленным отворим темницы под корнями земли, столкнув последней надеждой силы иных миров меж собой, на жертвенной крови соберём воедино воинство сумрачное необоримое не по зубам адовым тварям!
Для Руда слова призрака были полнейшей белибердой, а вот кланникам-горцам они изморозью схватили нутро! Каждому от рождения слушавшему певцов-сказителей скальдов да внимавших мудрости ведунов было ведомо про какие темницы
Шаги твёрдые упруго-пружинистые грянули громом посреди ясного неба, приглушенная поступь, доносившаяся из коридора в коий в поисках главной крипты кургана, вот-вот должны были вступить путники.
«Много, очень много зим назад уже и не счесть сколько, молодой вёльве было явлено страшное ведение, самой Мелитрой хранительницей мертвых оно пришло! И молодая ученица ведуна, дюже страшась за судьбу родных земель пошла гласить упреждать о злом роке, нависшем над хребтами Клыков рока! Никто не приложил слуха, а за глаза мудрые богов вещуны только потешались, ещё и высмеяли, прилюдно обласкав неказистым прозвищем «Темное знаменье»! Как так? Ей значит недоучке снизошли творцы на озаренье, а им велико-мудрым запамятовали! Только один приложил к ней слух, а позже и душу! Только один, будущий конунг, не убоявшийся взвалить на плечи неподъёмный кровавый груз! Дабы внуки их внуков не страшились порождений преисподних и злых духов равно прочим иной веры народам! Вот тогда её восприняли всерьёз, их обоих восприняли и страшно было предательство собственного народа! Её разлучив с любым, пытали и жгли, словами потаёнными рвали душу за уменье от Мелитры пришедшие духами неспокойными да драуграми повелевать, за истину коей устрашились. Но нет в мире сильнее силы нежели любовь, и там на костре воплотившим все какие есть в этом мире муки, когда свирепые ветра, воющие меж синей ледяной короны Льдистого копья, раздували пламя её погибели, Ресидра последними словами по воле богини мёртвых сковала навечно свой дух с духом Изгиррульва, сковала страшной печатью собственного жертвоприношения!
Многие века, они обреченные на муки, были вместе, невзирая ни на что, и не сошли с ума на ровне переродившимся от безысходности и страданий духам мщения, алчущими только крови и мук! Любовь, и долг пред своей землёй даровали сил держаться! Выжидать до той поры покуда не придут те, кто сможет своей кровью даровать им свободу от проклятья! И вот они здесь!
И вот он здесь, как и встарь подле своей возлюбленной ведуньи! Из озарённого голубоватым сиянием туннеля вышел Изгеррульв последний конунг вольных горных земель. Отголоски нави обрисовали над истлевшей в кость личиной, меченный широким кривым рубцом на левую сторону, ясный лик того великого вождя что был при жизни, широкие скулы чуть орлиный нос и выгоревшие пламенем бессчётных битв глаза как два осколка льда, взирающие из-под кроплённой серебром полумаски дивного шелома, по ободу не иначе короной венчаемого белёсыми сродни костям огроменными толи клыками толи когтями не иначе дракона. Длинная борода плелась косами схваченными серебряными зажимами, ложилась на панцирь, кованный с трех воронёных, одна чуть уже другой пластин, покоившихся поверх кольчуги. Истощённые руки, вернувшие мощь брешью колдовской, скрывали наручи черной стали, равно панцирю, воронённые пластины от запястья до локтя выпускавшие меховую подкладку на ровне наплечникам с небольшими гребешками воротами.
«Этот точно мой!» – двуручник ражей глянул в сторону конунга, в то время как сама хозяйка, не таясь вцепилась очами в пояс владыки ладных блях двух серебряных волчьих голов, ощетинившись небывалым искусством чеканки закусивших друг друга. По бокам пояса тоже явно не в канаве прибранные покоились ножны с мечами в полтора-два локтя длины, чуть загнутых гард с оголовками, тоже изысканными на литьё. Любил видать Изгеррульв лесных скальдов серошкурых, вон как люто скалились, сверкая инкрустированными крошками рубинов буркалами. Был там и рог, витой весь в каменьях и рунах на серебре вычеканенных, тоже в стоимость всего Хоукхолла – ястреба гнездовища деревеньки родной Алиренной.