Разлука [=Зеркало для героя]
Шрифт:
Поля, огороды, какие-то хуторки. По откосу террикона ползет вверх вагонетка, груженная углем. Вертится колесо на главном подъеме.
Из проулка выехали грузовики с людьми в серо-зеленых мундирах. Возле кабины за дощатой перегородкой стояли автоматчики: везли пленных немцев. Немцы были веселы, переговаривались. Один из них запел, не сдержавшись, оборвал. Засмеялся…
— Гитлер капут!..
Слепой с баяном, шедший по тротуару, дернулся на звук немецкой речи, остановился, резко развернувшись вслед грузовикам.
— Идем! — толкнула его в спину шедшая с ним девушка. — Иди!
Вместо
— Ну? — спросил Пшеничный.
— Гну, — сказал сосед.
Проволока
Они стояли у проволоки, о которую споткнулся Сергей, и пытались «вернуться обратно». Было уже темно, тихо.
— Я шел слева, и ты споткнулся! И упал! И он подъехал!
— Он раньше! — кричал Пшеничный.
— Не ори! — Сосед обернулся, не видит ли их кто. — Пошли. Они повторили свой проход мимо проволоки, Сергей «споткнулся», попытался упасть, упал. Оглянулись на город — ничего не менялось.
— Может, надо повторить в другой раз, но в такое же время? — подумал Сергей вслух.
— Сейчас, — сосед тоже думал напряженно, — задом пошли. Как в обратной съемке, как в кино. Ляг сначала, как будто упал!..
Сергей лег, поднялся, пошел задом, переступил проволоку — ничего не изменилось…
Ничего себе!
Они устроились в сарае на окраине поселка.
Сергей стоял возле пролома и смотрел на горящие внизу огни.
— На газете был сорок девятый год. Бред. — Пожал плечами. — Что у нас было в сорок девятом? Атомную бомбу изобрели. Наши. А когда? До или после мая? Ладно, бомба есть. Донбасс — когда начали восстанавливать?
— В сорок третьем. Отец рассказывал: они с матерью изоляторы в развалинах собирали.
— Значит, Донбасс у нас на ходу. Образование ГДР, по-моему… И я родился! Я же в сорок девятом и родился!
Помолчали.
Сергей всмотрелся в родной неузнаваемый город и опять раздраженно пожал плечами:
— Но это же быть такого не может!
— Может! — неожиданно решил сосед. — Мне, когда срок дали, тоже не верилось. Оказалось, действительно. Очень похожее ощущение. — Подал руку. — Немчинов. Андрей Иванович.
— Давид Тухманов, — сказал Сергей, усмехнулся. — Пшеничный. Сергей.
Пожали руки друг другу.
— Тебя искать не будут? — спросил Пшеничный.
— Нет.
— А мне жена должна звонить.
Мама
Сергей подошел к дому, где несколько часов назад слушал роман, написанный отцом. Окна горели, слышались звуки радио. Он открыл калитку, вытащил ключи, и во дворе неожиданно залаяла собака, он вздрогнул от неожиданности.
— Кирилл? — На пороге дома появилась женщина.
— Нет. Здравствуйте.
— Идите. — Женщина придержала собаку, ждала Сергей подошел ближе. Это была его мать, совсем молоденькая, беременная, с доверчивым открытым лицом. Смотрела счастливо. Сергей спрятал ключи в карман, собака неожиданно завизжала на его
— Она стреляная, — объяснила женщина, — фашисты уезжали, стреляли. Теперь руку в карман засунешь, боится, думает, за оружием. А вы кто? У вас такое лицо знакомое. И голос. Вы на испытательной станции в Сталинске-Кузнецком не работали?
— Нет, — выдавил Сергей, — я из Москвы.
— А Кирилл уехал в райцентр кадров просить. Стране нужен уголь, а людей нет. У нас даже многие женщины работают, даже замужние. На работу ходят, а дети зачуханные! — Посмеялась. — А вы не инженер?.. Жалко. Инженеры у нас на особом счету. У них и общежитие отдельное… А Кирилл обязательно приедет. Услышит, что кассу ограбили, забоится за нас. — Мельком глянула на свой живот, застеснялась. — Страшно, конечно, троих убили… Вы, наверно, с Юго-Западного знакомы?
Сергею вдруг стало дурно оттого, что все происходящее было реальностью. Он пошел к калитке.
— Пора. Пойду. Простите…
— Только не уезжайте! — спохватилась мать. — А то Кирилл ругаться будет, что я не сагитировала… А общежитие около кладбища, по улице налево… — Пошла в дом, обернулась еще раз, сморщив лоб: гость так не сказал, кто он, откуда.
Это еще ничего!
— Бога душу, что ж это… — Сергей остановился у стены дома напротив, чтобы справиться с дурнотой. Смотрел, как мать ушла в дом, ходила по комнате. Успокаивался, потому что отсюда окошко с матерью можно было не воспринимать как настоящее. Можно было думать, что это кино. Картинка, телевизор. Посыпался дождик.
Мимо вдруг пробежал кто-то, вслед ему неслись крики, угрозы. Бежавший развернулся на полном ходу, подскочил к Сергею: это был Немчинов. Узнал:
— Cepeгa?! Беги! — И побежал дальше. Пшеничный постоял секунду и рванулся за ним.
Они завернули за угол, Немчинов остановился, выглянул:
— Все, оторвались! — Отдышался, объяснил: — Я к своим пошел, идиот! — Засмеялся счастливо. — Здрасьте, говорю, как дела? А пахан: «Кто такой?! Документы!» А я забыл: кассу-то ограбили, они сегодня все бандитов боятся. Я говорю: «Ты чего, мужик, может, я корреспондент». А он за топор — и за мной! Оба живы — и пахан, и мама. И я, маленький, бегаю… — Опять посмеялся счастливо. — А ты у своих был? Тоже грушовский? Надо же! Ну, думай, что делать. Надо устраиваться, а то родной отец в ментовку сдаст…
Они пошли вперед по улицам. Немчинов говорил на ходу:
— А представляешь, в войну бы попали? Поживем, да? Познаем прошлое родной страны. А психологи в сорок девятом были? Можно пожениться на ком-нибудь…
Утро
Сергей сидел в комнате, где спали под солдатскими одеялами на кроватях пять человек. Оглядывал спящих. Встал, опорожнил полную банку окурков, открыл окно. За рекой поднимались по отлогому берегу одноэтажные домишки, слышалось пение петуха. На востоке светлело. По дороге бежал кто-то: это был отец Сергея, молодой, встревоженный, с громоздким свертком в руках. В Грушовке кто-то кричал долго, истошно.