Разноцветная история
Шрифт:
«Всё равно не привилось, - подумал Серёжка.
– На всех деревьях скоро будут яблоки и груши, а это стоит без единого листика. Наверное, плохое».
Николай Фёдорович чуть было не отодрал Серёжку за уши, когда увидел, что он сделал. Но сдержался, резко толкнул его и ушёл в дом.
– Кто же это из сырого дерева весло скоблит?
– распекала его Наталья Семёновна.
– Оно же в три раза тяжелее. И деда, дурачок, обидел, и дерево погубил. Догадки в тебе - как в петушином хвосте.
И Серёжка сильно расстроился. Он
«Теперь уж, видно, все ребята смеются». Серёжка стал думать, чем бы удивить ребят, чтобы у них пропала всякая охота смеяться над ним. А не появиться ли перед ними с дедовым клинком? Пожалуй, сам Дормидонт позавидует ему.
Серёжка тут же решил осуществить свой план. Он выбрал момент, когда бабка вышла из дому, и прокрался в комнату Николая Фёдоровича. Прямо в ботинках он прыгнул на кровать, снял клинок со стены и радостно почувствовал его солидный вес в руке.
– Не трожь, - послышался голос в дверях.
– Повесь на место!
Серёжка обернулся. Перед ним стоял дед и смотрел на него посветлевшими, острыми глазами. Серёжка ощетинился, но клинок повесил.
– Подумаешь, даже потрогать нельзя!
Николай Фёдорович подошёл к постели и поправил сбившееся одеяло.
– Этот клинок не про таких, как ты. А ну, прыг-скок с кровати. Бабка моет-стирает, а ты грязными ботинками! А ещё клинок захотел.
Серёжка ошарашенный выскочил на улицу и долго бродил по переулкам. А когда совсем стемнело, пришёл к выводу, что надо ему бежать от деда. Вспомнит и пожалеет, да поздно будет.
Бежать решил поутру, чтобы как раз к поезду. И только после этого он наконец откликнулся на неоднократный зов бабки.
Утром Серёжка сбежал. Сложил свой чемоданчик и сбежал.
Станционная кассирша посмотрела на Серёжку круглыми глазами и позвонила куда надо по телефону. После этого Серёжку задержали, как подозрительную личность, и отвели в железнодорожное отделение милиции. Там старый милиционер сел писать протокол, но без привычки делал это с большим трудом. Он часто отрывался, с горькой обидой рассматривал руки в чернильных пятнах и говорил:
– Протокольный документ пришлось составлять. Беглец, чёрт возьми! Сколько беспокойства людям причинил. Уши драть надо таким беглецам!
На станцию за Серёжкой пришёл сам дед. В комнате дежурного милиционера он расписался в какой-то бумажке, кивнул Серёжке и сказал:
– Домой пора, бабка ждёт.
Всю дорогу Серёжка молчал. Молчал и дед. Он думал о своей жизни, и она напоминала ему бушующее море. А для Серёжки он хотел жизни спокойной. По сегодня понял, что и его жизнь будет бушующим морем. Ну и пусть, лишь бы бушевала по делу. А пока вот надо переломить его характер, на правильную дорогу вывести.
Они возвращались полем, широкой просёлочной дорогой, мимо ещё неспелой ржи. Дед шёл впереди, а Серёжка пылил сзади. В одной руке
– Убежать хотел?
– сказал дед.
– А бегать-то надо с толком. Я вот тоже из дому бегал.
Дорога была пыльная, скучная, и Серёжка не прочь был поговорить.
– А это давно было?
– спросил он.
– Давно. В гражданскую ещё. Я тогда малец был, немного постарше тебя. Отец на царской войне погиб, мать батрачила у деревенского богатея, рыжего Дениса Гордеева.
Мать - тебе она, значит, прабабка, - работа и горе крепко её измучили, а всё же красивая была. Косу как распустит, так до самых колен. Приглянулась она Гордееву, и решил он жениться на ней.
Каждое утро приходил, оглядывал нашу худую избёнку и спрашивал:
«Решилась? Всё равно твой не воротится».
А мать ему отвечала:
«Нет, не решилась».
Скоро мать заболела от тяжёлой работы и от голода. Гордеев прогнал её. Я тогда всё бегал к нему, просил хлеба.
«Мамка от голода пухнет, - говорил я.
– Дай хлеба».
Но он каждый раз выгонял меня.
А когда мать умерла, поджёг я амбары у Гордеева и убежал из деревни…
Николай Фёдорович замолчал, будто потерял всякий интерес к рассказу.
Дорога зашла в небольшой перелесок. Там было прохладно и пахло свежей травой, сыростью и берёзовым соком.
– Хороши!
– Дед гладил шершавую кору деревьев.
– Сам сажал. Им теперь стоять сто, а может, и все двести лет.
Серёжка стал смотреть на деревья. Смотрел и старался представить, какие они будут через двести лет. Потом он спросил:
– Ну, а дальше что-нибудь было?
– Дальше многое было. Пришёл я к красным в небольшой городишко Петровск. Вижу - дом с красным флагом, решил - штаб, значит. Я прямо туда. А часовой дорогу перегородил мне, не пускает.
Но я стоял, потому что некуда мне было уходить.
«Ну, чего стоишь, ровно столб какой!
– закричал он.
– Разум имеешь, а того не понимаешь, что в штаб не положено пускать посторонних».
Тут как раз всадник подъехал. На всём скаку вздыбил коня у крыльца и соскочил на землю. Высокий такой и могучий, поперёк лица шрам, и чёрная повязка на глазу.
Сверкнул он на меня одним глазом и спросил:
«Ты кто такой и куда идёшь?»
«Из деревни я, дядечка, в штаб мне надо, в Красную Армию записаться».
«В кавалеристы желаешь или в пехоту?»
«Нет, мне бы лучше в пулемётчики».
«У-у, - протянул всадник. Ты, видать, парень серьёзный. Пропусти-ка его в штаб».
«Раз в пулемётчики, то отказу, конечно, дать нельзя», - подмигнул мне часовой и пропустил.
Николай Фёдорович свернул с утрамбованной тропинки и присел на траву. Серёжка опустился рядом. Дед молчал, и было видно, что он думал о прошлом. Он вспомнил всё с такой ясностью, словно случилось это только вчера…