Разношерстная... моя
Шрифт:
– Так она, выходит, чудовище, – многозначительно указала Твердислава, словно обрадовалась поводу обвинить девчонку.
– Да нет. Нисколько. Она ведь их убивала с единой целью: семейство свое защитить. Она ж за них любого угробит, – указал Хранивой через плечо на сомлевшего Батю. – Тока тронь. А ты тронула. Вот ты, чего такого об этих Ялитихайри вызнала?
– Оборотни, – пожала плечиком Твердислава.
– Какие? – настаивал Хранивой под раздраженным взглядом припертой к стенке государыни.
– Обыкновенные! – окрысилась та. – Какие они еще могут быть?!
– Э нет! Ты уж давай, толком выкладывай – не о забавах пустых спрос веду. Говори, как
– Оборачиваться… волками всякими. Или там, скажем, медведями. Но, это у нас. А у них там, поди, и свои волки имеются. Или что-то похожее. Да и важно ли это? Знаю, что неуязвимы все оборотни – одного этого довольно. Ловки они нечеловечески. Ну, и…
– Вот ты и подтвердила, что прикупила кота в мешке, – хмуро отяжелел голосом Хранивой. – А теперь сиди крепче, матушка. Да сердцем скрепись.
– Не скоморошничай! – пристукнула она ладошкой в подлокотник.
– И не думал! – жестко отрезал он. – Нам с тобой нынче не до потех. Ибо эти самые Ялитихайри оборачиваются во все подряд. Вот, что увидят, тем стать и могут. И зверем, и даже человеком. Что, не сообразила еще, куда влезла?
– Она… может…, – побледнела Твердислава, невольно совсем уж по-бабьи вжавшись спиной в кресло.
– Может обернуться любой из твоих челядинок, – дожимал ее Хранивой. – Взойти к тебе в покои. И прирезать ту, что отняла у нее семейство, без которого не живется ей на белом свете, не дышится. Может обернуться любой собакой, кошкой, еще черте чем! – уже почти вопил он, возбужденно выхаживая перед своей остолбеневшей государыней. – Может залезть, куда угодно! Взобраться по стене боярского терема! По крепостной стене. И взбиралась не раз! Даже на твою кремлевскую несокрушимую! Она может проникнуть в любую щель, ибо и змеей оборачивается с легкостью. Может рухнуть тебе на башку орлом…
– Я не знала, – едва слышно пролепетала совершенно уничтоженная Твердислава.
Но, тут вдруг, будто опомнилась, сраженная какой-то мыслью. Ее и выдала тотчас, ткнув пальчиком в старшну:
– Ты знал и молчал!
– Не знал, – буркнул тот, прекратив метаться. – Просто сбирал по крупинкам все, что узнавал со временем. И только намедни связал все кончики воедино.
– Откуда сбирал?
– Да уж не у стариков! Те свою внучечку охраняли, пуще глаза. Мне о ней Таймир докладывал во всех мелочах.
– А он-то с чего такой чести удостоился?
– А тут, матушка, у нас еще одна закавыка приключилась, – развел руками Хранивой. – И ты внове покрепче держись за креслице. Ибо наша оборотенка всемогущая еще и влюбляться умеет.
– Да, иди ты!
– Не то слово. Это тебе не шашни девичьи постельные. Ялитихайри влюбляются лишь однажды и до смерти. А коли друг сердечный их отвергает, или помирает бессовестно, так и они с ним помирают. Так-то!
– Так она в Таймира?.. – догадалась Твердислава.
– В него многогрешного, – вот тут-то от всей души посетовал Хранивой на свою незавидную долю. – И уж так накрепко, что от смерти его избавляла. И полюбовниц его изводила – это уж я нынче понял. Да и братца твоего извести взялась лишь ради племяша моего. Вот тебе, кстати, еще новость оглушительная: я нынче тоже в ее семейство затесаться сподобился. А ты сегодня – с великого-то ума – вздумала порешить сразу троих ее родственничков. Почитай, всю семью под корень вырезать. Пару лет назад она четверых мужиков в един момент прихлопнула ради стариков. И не поморщилась. Не удивлюсь, коли и другое что было в том же духе, да я пока не ведаю. А прошлым летом на Таймира пятеро напали – было дело. Так она одного самолично прихлопнула. А остальных под меч племяша подсунула бестрепетно. В считанные минуты. И змеей оборачивалась, и рысью, и волчицей. А может, еще в кого, да Таймир того не углядел. Довольно ли с тебя?
– Погоди, – отгородилась от него Твердислава вздетыми вверх ладонями. – Дай опомниться. Вот уж огорошил! Так словно в морду кулаком насовал.
– А что делать прикажешь, коли тебя понесло безостановочно? – сбавил тон Хранивой, подходя к ней и присаживаясь на корточки.
Он взял в руки ее холодные, как лед, ладошки и сжал. Заглянул в лицо, что видал тысячи раз, но сегодня, будто впервые разглядел. Да так оно и есть: впервые. Прежде-то, и в самые лихие для нее годы принцесса Крайлена страха никому не показывала. Держалась, как бы ее не прижало, не придавило. А тут не сдюжила. Впору бы застыдиться этакой слабости, да вознегодовать на видока невольного. Однако нынче ей уже не до всех этих тонкостей. Нынче над ее головой нависла смерть неминучая. Она, может, и не конца покуда в нее поверила. Ну, да страх животный – что такие мысли разжигают в крови – поможет осознать до конца: во что государыня вляпалась со всего размаха своей необузданной гордыни? Хранивой глянул в ее расширившиеся глаза – она ответила ему невидящим взглядом. О чем раздумывала?
– Старики, – выдавила Твердислава в ответ на его мысли. – Они ж…
И вылетела из кресла шуганной птицей, сметя на пол не ожидавшего ее порыва державника. Кинулась в угол пыточной, где у стены торчала в неподвижности связанная Отрыжка. Лицо ведуньи было белым и гладким. Глаза пялились в одну точку неотрывно. Твердислава бестолково затеребила путы. Бросила. Принялась нащупывать на тонкой сухой шее кровяную жилу. Хлестнула пару раз по щекам и вновь схватилась за шею. И снова взялась хлестать по щекам.
Уж чего-чего, а мертвяков Хранивой насмотрелся – на десять жизней хватит. Он прихватил государыню за плечо и сжал бессердечно так, что она вскрикнула. Но зато опомнилась и осела рядом с бабкой.
– Доигрались, – сухо объявил державник, и сам растерявшись от такого поворота. – Влипли. Погоди-ка!
Он метнулся к Бате, первым делом нащупав на его шее бьющуюся жилу:
– Жив!
– Ко мне! – заорала Твердислава, будто резаная.
И путаясь в широком подоле, громоздилась на подкашивающиеся ноги, покуда в пыточную врывались ее верные псы.
– Старика! – вопила государыня, ковыляя к Бате. – Оживить! Снять!
Вран уже примерился оттащить от столба державника, что резал путы, но замер в недоумении. Чего ж тут творится-то? Взбунтовался старшна, или как? Старика волей государыни со столба снимает? Кат оказался посообразительней: ринулся немедля помогать Хранивою. Да и подручные его встряли в эту суету со всем старанием. Так совместно и перетащили громоздкое тело на лавку, где взялись приводить его в чувство. Дед хрипел, задыхался, мотал башкой. И всё пытался отбиться, уже совсем смутно понимая: чего-то с ним норовят сотворить. Державник спокойно и размеренно втолковывал ему, дескать, страшиться боле нечего. Мол, государыня его отпускает. И жалует всем подряд, коли он только опамятуется. Кат разодрал на бедолаге рубаху и втирал в грудь какую-то вонючую дрянь. Подручные разжимали ему рот, норовя влить туда разбавленного водой южного вина. Хранивой все пытался сообразить, отчего Батя так отчаянно им сопротивлялся? Чем так растревожился, коли до последнего отбивался от рук, что пытались ему помочь.