Разношерстная... моя
Шрифт:
Ясность пришла, когда Батя вдруг затих, набычился и…, на его зубах что-то захрустело. Первым прочухал беду кат. Он швырнул прочь подручного, выхватил из-за голенища нож и рявкнул:
– Голову держи!
Навалились разом: кто на грудь, кто на брюхо, кто вцепился в седые лохмы. Кат безжалостно крушил зубы, пытаясь разжать рот.
– Что там?! – блажила государыня, носясь вокруг переполошенной курицей. – Что?!
Вран с подельниками бестолково топтались, не решаясь встревать в эту дурную потасовку. Один подвернулся под руку Твердиславы, и та заехала ему по морде. Отшибла кулак, зашипела взбешенной кошкой, и прочие убрались
– Убью! – простонала Твердислава, кинувшись его поднимать.
Да только бестолково затеребила слабыми ручонками грязную обдерганную рубаху на неподъемном великане.
– Уберите ее! – прорычал Хранивой, отойдя от потрясения и схватившись за тело Бати.
Кат, перемахнув через лавку, уже пыхтел рядом, небрежно оттерев государыню. Дюжий мужик. Да и подоспевший подручный с битой мордой не слабей. Но и втроем они с трудом взгромоздили сотрясающееся тело старика обратно на лавку. А тот уже отходил, исторгая из себя тошнотворную, подкрашенную кровью пену.
– Не трожь! – отшвырнул кат руку Хранивоя, едва тот попытался сунуться к шее и нащупать жилу. – Бестолку. Хорош мужика истязать. Отходит он. Не помочь.
– А промыть? – попытался оспорить Хранивой, держа на отлете руку, что вляпалась в пену от потравы.
– Ты давай-ка помойся, – вздохнул кат, придерживая подергивающееся тело. – А то и сам за ним отправишься. Мне еще и за тебя ответ держать, – покосился он на остолбеневшую государыню.
Хранивой тяжко поднялся с колен и потащился к бадье с водой. Взялся за ковш укушенной рукой – благо, хоть на нее не попала отрава. Он долго тупо смывал ее. А после еще безжалостно слил в тот же ковш весь самогон из бутыли, что всегда стояла на сундуке в углу. Сунул в него обе руки и зашипел от боли в ране. Но терпел, покуда в глазах не потемнело. За спиной раздался треск раздираемой тряпки. Хранивой обернулся – Твердислава с каменным лицом задрала полу опашня и оторвала от нижней шелковой рубахи полосу.
– Давай сюда! – велела она безжизненным голосом и принялась перевязывать вспухший укус: – Ко мне подымемся. Я смажу рану. Коль повезет, так хоть с тобой обойдется.
– Ты погоди по себе тризну справлять, – тихонько шепнул Хранивой, дотянувшись губами до ушка под широкой жемчужной повязкой. – Чуток успокоимся, и поразмыслим, как делу помочь. А Врана с его кодлой кончать надо.
Твердислава прикрыла веки, дескать, будь по-твоему.
– По старикам тризну нужно справить, – чуть громче, для чужих ушей продолжил Хранивой. – По чести. Но, без лишнего шума.
– После обсудим, – все тем же бесцветным голосом молвила государыня и закрепила повязку.
Затем оборотилась и посмотрела на затихшего Батю:
– Отошел?
– Отошел, матушка, – спокойно подтвердил кат. – Так чего, велишь его обмыть?
– Обмыть обоих. Жреца покличь, баб… Ты ведаешь, кого. Сделайте все, что положено. И со всем бережением.
Она тяжко оперлась о подставленную старшной руку и поплелась к выходу. По пути нашла взглядом Врана – тот скользнул к ней из тени, выжидательно уставившись на хозяйку.
– Ты сейчас уйдешь на мое подворье в боярском Вышгороде, – сухо повелела Твердислава, глядя прямо в глаза тому, кого уже приговорила. – Там для вас баню готовили. И прочее всё, что с дальней дороги потребно. Отдохнете денек. Да в новый путь изготовьтесь. Мой ключник выдаст все, что ни затребуете. За это дело возьмешь с него же. Да сверх того две сотни золотом на новое дело. О нем обскажу всё сама. Жди меня завтра поутру. И чтоб в город ни ногой!
– И в мыслях не было, матушка, – даже слегка обиделся Вран. – Мы ж, когда тебя подводили?
Она не ответила, и молча вышла прочь из пыточной, где нынче решилась ее судьба. Челядинка, так и прилипшая к стеночке, засеменила впереди, разведывая: чисто ли на пути из подземелья? Хранивой бережно поддерживал государыню, что все боле и боле оплывала в бессилии. В ее покои он уже почти втаскивал Твердиславу на себе – челядинка загодя разогнала всю прислугу. Сама же закрыла за хозяйкой двери, заложила их засовом и бросилась хлопотать в спаленке. Вдвоем со старшной усадили матушку на кровать. Вдвоем же и разоблачали до нижней рубахи, и укладывали под одеяло.
– Не уходи, – попросила она, протянув к нему руку.
Хранивой, не чинясь, присел на край кровати и сжал ту руку. Так молча и глядел на растерзанную бедой женщину с несокрушимым спокойствием человека, что бьется за жизнь до конца.
– Ты мне никогда не врал…
– Конечно, врал, матушка, – беззастенчиво опроверг старшна.
– Да нет, не врал, – нашла в себе силы улыбнуться Твердислава. – Привирал. Умалчивал. Это бывало. Да вреда мне от того никогда не случалось. Так вот уж теперь поднатужься. Скажи, как есть: держишь на меня зло?
– Досаду, – честно признал Хранивой. – Ты нынче нам обоим так услужила…, – он махнул рукой. – Ну, да чего трепать содеянное попусту? Не в моих правилах.
– А почему нам? – зацепилась за его слова Твердислава.
В ее глазах промелькнула тень какой-то надежды. Впрочем, он знал: какой? Дождался, покуда челядинка не напоит государыню медовым отваром, и ответил:
– Я к твоей выходке непричастен. Это так. Стариков спасти пытался, рискуя башкой. И это верно. Таймирка мой у Яльки на особом счету. Туда ж до кучи. Ты права: кругом белый да славный против тебя злодейки.
Она тихо рассмеялась – добрый знак. Значит, отошла, отмякла. Нынче ее метания душевные трусливые и вовсе уж некстати. На ногах она должна стоять крепко, чем бы все не закончилось. Мысленная похвала старшны, что читалась в его взоре, еще боле подбодрила государыню.
– Выручишь? – прямо спросила она.
– А вот тут врать точно не стану: не знаю. Но расстараюсь. Как для себя расстараюсь.
– Говоришь так, будто не заслужила твоих милостей, – грустно усмехнулась Твердислава.
– Милостей не заслужила, – твердо заявил он. – А вот трудов моих вполне и по праву. Давай начистоту. Государь наш в года вошел, это верно. А вот в ум еще не запрыгнул. Балованное оно у нас – твое дитятко. Балованное да своенравное. И тут не одна твоя вина. Все мы руку приложили. Ну, да не о том речь. Что же до тебя, так умри ты лет через десяток, я бы не слишком опечалился. Уж за десяток-то лет Милослав заматереет. Тут уж сама жизнь за него постарается, сколь бы он не отбрыкивался. Да в молодечестве засидеться не старался.