Разные оттенки смерти
Шрифт:
Гамаш снова вскинул брови:
– Для «Пресс»? Я читал их рецензии, но не помню ни строчки за подписью Лилиан Дайсон. Может, она писала под nom de plume? [21]
– Нет, – ответил Питер. – Она работала там давно, несколько десятилетий назад, когда мы все только начинали. Уже лет двадцать, а то и больше назад.
– А что с ней случилось потом?
– Мы с ней не общались, – сказал Питер. – Изредка сталкивались на вернисажах, но даже и тогда мы с Кларой ее избегали. Если выбора не оставалось, мы были любезны, но предпочитали держаться
21
Псевдоним (фр.).
– Но вы не знаете, что с ней случилось? Вы говорите, что она перестала работать в «Пресс» двадцать лет назад. Чем она занималась?
– Я слышал, что она переехала в Нью-Йорк. Думаю, поняла, что климат здесь для нее неподходящий.
– Слишком холодный?
Питер улыбнулся:
– Нет. Просто неприятный. Под климатом я имею в виду художественный климат. У нее как у критика было мало друзей.
– Ну, вероятно, такую цену приходится платить, если ты критик.
– Вероятно.
Но голос Питера звучал неубедительно.
– Вы так не считаете? – настойчиво спросил старший инспектор.
– Критиков много, и художественное сообщество уважает большинство из них. Они справедливые, конструктивные. Подлецов среди них очень мало.
– А Лилиан Дайсон?
– А вот она как раз и была из таких. Ее рецензии могли быть ясными, вдумчивыми, конструктивными и даже блестящими. Но время от времени она писала ужасные гадости. Поначалу это казалось забавным, но когда стало ясно, что цели для злословия она выбирает произвольно, желание шутить по этому поводу поубавилось. А ее нападки становились все более злобными. Вроде нападок на Клару. И несправедливыми.
Гамашу показалось, что Питер уже вроде бы забыл о том, какую роль он сыграл в этой истории.
– А на ваши выставки она писала рецензии?
Питер кивнул:
– Но ей мои работы нравились. – На его щеках загорелся румянец. – Я всегда подозревал, что она написала ту разносную рецензию, чтобы досадить Кларе. Вбить клин между нами. Она решила, что если она мелочная и завидущая, то и Клара такая же.
– А она не такая?
– Клара? Поймите меня правильно. Бывает, от нее с ума можно сойти. Она может раздражать, быть нетерпеливой, иногда неуверенной. Но она всегда радуется удачам других. Радуется за меня.
– А вы за нее радуетесь?
– Конечно. Она заслужила тот успех, который получила.
Это была ложь. Нет, Клара действительно заслужила успех. Гамаш это знал. Как знал и Питер. Но оба они знали, что Питера это вовсе не радует.
Гамаш спрашивал не потому, что не знал ответа. Ему хотелось узнать, солжет ему Питер или нет.
Питер солгал. А если он солгал в этом, то в чем еще он мог солгать?
Гамаш, Бовуар и оба Морроу сели за ланч в саду. Бригада криминалистов расположилась по другую сторону клумб, они пили лимонад и ели сэндвичи из бистро, но для них четверых Оливье приготовил нечто особенное: охлажденный огуречный суп с мятой и дыней, нарезанные помидоры и салат из базилика, сбрызнутого уксусом, а еще холодного отварного лосося.
Обстановка была идиллическая, если бы ее не нарушали криминалисты, которые то проходили мимо, то появлялись из близлежащей клумбы.
Гамаш посадил Клару и Питера так, чтобы они не видели работы экспертов, но Гамаш понял, что это самообман. Морроу прекрасно знали, что приятный пейзаж перед ними – речка, поздние весенние цветы, тихий лес – это далеко не вся картина.
А если они и забывали об этом, то тема разговора им напоминала.
– Когда вы в последний раз общались с Лилиан? – спросил Гамаш, нанизывая на вилку кусочек розового лосося и макая его в майонез.
Голос его звучал тихо, глаза на добром лице смотрели задумчиво. Но Клара не обманывалась на его счет. Гамаш мог быть вежливым, мог быть добрым, но он зарабатывал себе на жизнь тем, что ловил убийц. А такая работа отнюдь не улучшает характера.
– Много лет назад, – ответила Клара.
Она проглотила ложку холодного, освежающего супа, спрашивая себя, а в самом ли деле ей так уж хочется есть. И странным образом, пока мертвое тело оставалось безымянным, аппетит у Клары начисто отсутствовал. А теперь, когда стало известно, что убитая – Лилиан, аппетит разыгрался волчий.
Она взяла ломоть французского батона, оторвала кусок, намазала маслом.
– По-вашему, это было сделано намеренно? – спросила она.
– Что было сделано намеренно? – спросил Бовуар.
Он не был голоден, а потому неторопливо ковырялся вилкой в тарелке. Перед ланчем он зашел в ванную и принял таблетку от боли. Не хотел, чтобы шеф видел, что он принимает таблетки. Не хотел, чтобы Гамаш знал, что по прошествии стольких месяцев после ранения он все еще страдает от болей.
И теперь, сидя в прохладной тени, он чувствовал, как боль отпускает его, как ослабевает напряжение.
– Что у вас на уме? – спросил Гамаш.
– Не могу поверить в то, что Лилиан убили именно здесь по чистой случайности, – ответила Клара.
Она повернулась и увидела движение в зелени кустов. Агенты пытались воссоздать вчерашнее преступление.
Лилиан приехала сюда. В день вечеринки. И ее здесь убили.
В этом не приходилось сомневаться.
Бовуар смотрел на Клару, повернувшуюся в своем кресле. Он был с ней согласен. Это не совпадение.
Первая мысль была такой: Клара сама и убила эту женщину. Здесь был ее дом, вечеринка в ее честь, а убитая – ее бывшая подруга. У нее были мотив и возможность. Но Бовуар даже не представлял себе, сколько таблеток ему нужно принять, чтобы поверить, будто Клара – убийца. Он знал, что большинство людей способны на убийство. И в отличие от Гамаша, который верил в существование доброты, Бовуар знал, что доброта – состояние временное. Люди оставались хорошими, пока светило солнце, а на тарелке лежал отварной лосось.
Но стоит отобрать это у человека – и тогда посмотрите, что будет. Отберите у него еду, кресла, цветы, дом. Друзей, супруга, который служит опорой в жизни, доход – и посмотрите тогда.
Шеф верил, что если разгрести зло, то на дне найдешь добро. Он верил, что у зла есть свои границы. Бовуар не верил. Он считал, что если разгрести добро, то обнаружишь зло. Без границ, без тормозов, без предела.
И каждый день он переживал из-за того, что Гамаш не понимает этого. Что он слеп в этом отношении. И в слепых зонах могут происходить страшные вещи.