Разоблачение

Норрис Элизабет

Всю поездку эти двое перекидываются цитатами. Я вклиниваюсь только тогда, когда Джаред замолкает, пытаясь вспомнить подходящую цитату, но больше я думаю том, о чем думала все дни, проведенные в больнице. О Бене Майклзе, о том, что была мертва, а сейчас нет. Все эти шуточки про инопланетян смешны до тех пор, пока не касаются лично тебя. А меня недавно вернули к жизни - разве это смешно?

– Джи-младшая, ты…

– Пап, я в полном порядке.

Джаред открывает входную дверь и папа начинает что-то говорить, когда звон разбившегося стакана заставляет нас замереть.

21:22:07:29

Последние

девять лет мой отец возглавляет контрразведывательное подразделение ФБР в Сан-Диего. И ирония в том, что человек, который посвящает свою жизнь поиску правды, который работает девятнадцать с половиной часов в день, смотрит повторы Х -файлов и цитирует их детям, живет в доме, где правда всегда умалчивается.

Сколько себя помню, я всегда делаю так же.

У моей мамы биполярное расстройство. И сейчас она плохо себя контролирует.

Когда мне было семь, у матери случился очередной припадок из-за того, что она отказалась принимать таблетки. В тот день она забрала меня и Джареда из школы и, превышая скорость на 12 миль/ч как минимум, гнала по побережью, пока мы не добрались до границы с Северной Калифорнией, где сняли номер в отеле. Мы допоздна бесились, прыгали на кровати, кидались поп-корном и смеялись, пока не заболели наши животы.

На следующее утро она пришла в себя и отказалась вылезать из постели. Два дня мы провели в отеле Энкор Бич в Крисент Сити, Калифорния, с закрытыми шторами и выключенным светом, пока отец не нашел нас и не отвез домой.

А мы с Джаредом оказались предоставлены сами себе.

21:22:07:28

– Я проверю, что там, - говорю я, тщательно скрывая беспокойство.

Я проскальзываю в комнату, беззвучно закрыв за собой дверь. Ее комната вся в темноте. Полумрак и толстые велюровые занавески не позволяют проникнуть и капле света в комнату, поэтому я вынуждена подождать пару секунд, пока глаза привыкнут к темноте. Если бы я не знала, что сейчас лето, а на улице ярко светит солнце, то была бы уверена, что на дворе ночь. Но еще ужасней запах - пахнет старыми мокрыми газетами и плесенью. Из колонок доносятся звуки дождя, а из ванны слышится ее кряхтенье.

Стараясь игнорировать вещи и простыни, разбросанные по всей комнате, я иду к ванне.

– Мам?
– зову я. Как всегда, перед тем как открыть дверь, я останавливаюсь на пару секунд. Я боюсь, что могу там увидеть.
– Ты в порядке?

– Я в полном порядке, - отвечает она и слышно, как включается кран. Я выдыхаю и открываю дверь.

Ее волосы стоят дыбом, черные на фоне бледной кожи. Под рубашкой и шортами сильно выпирают кости. Когда в зеркале мы встречаемся взглядами, я прихожу в ужас, вспоминая ее, какой она была в моих воспоминаниях, когда я умирала. Это просто божье преступление - превратить женщину в то, что я сейчас вижу.

– Джаннель?
– спрашивает она, теребя в руках упаковку Адвила. Все лекарства в нашем доме в одноразовых упаковках.
– Тебе лучше? Отец сказал, что ты заболела.

Быстрого взгляда на разбитый стакан в раковине (не на полу, крови нет) хватает, чтобы понять, что все в порядке. Тонкий слой

пыли покрывает всю ванную, видимо, на следующей неделе мне не избежать уборки и в этой комнате.

– У меня просто очень болит голова, - она прикрывает глаза рукой.

– Давай помогу, - я еле успеваю открыть упаковку, как она выхватывает пару таблеток и, не запивая, проглатывает их.
– Ты сегодня ела? Страз принесет китайскую еду.

– Отлично, теперь весь дом провоняет, - фыркает она.
– Такое ощущение, что твой отец делает это специально. Он же знает, как сильно у меня болит голова. Знает, что я не переношу резкие запахи и громкие звуки. Мне нужен покой. Мне надо отдыхать.

Я выключаю свет и помогаю ей дойти до кровати.

– Мне просто нужен покой, - повторяет она, заползая под одеяла. Она выглядит такой маленькой и хрупкой, как больной ребенок, а не моя мать.
– Ты не сделаешь мне холодный компресс?

Часть меня бунтует, и хочет сказать “сходи и сама возьми”, но я лишь покорно киваю.

Лучше я все сделаю сама.

21:20:59:31

– Хей, хей, хей, - Страз одновременно был везде.

Я смотрю на Алекса, который приходит к нам на второй ужин с тех пор, как стал достаточно взрослым, чтобы придумывать отмазки для своей матери. Его мама готовит только вегетарианскую органически-чистую еду. Он широко улыбается и тянется за колой, но тут же передумывает. Потому что Страз постоянно так смешит нас, что газировка вытекает из носов.

Джаред смеется так сильно, что часть китайской еды оказывается опять на его тарелке. Алекс кидает в Страза салфеткой. Мы с отцом пытаемся всех угомонить.

– Ник может быть террористом!
– говорит Алекс. Ему кажется, что это очень смешно.

– А вдруг он инопланетянин!
– смеется Джаред.

Я закатываю глаза.

– Нет, серьезно, - произносит отец.
– Расскажи нам о нем что-нибудь. Как он добился тебя?

– Надеюсь, это ты не меня изображал, - говорю я.

Алекс смеется.

– В спорте, - кашляет Алекс.

– Не будь занудой.

– Серьезно, Алекс, - говорит Страз.
– У профессиональных атлетов тоже полно работы!

– Ладно, если Южная Калифорния, то я спокоен, - говорит Страз.
– Но если он будет играть за Лос-Анджелес, ты должна будешь порвать с ним.

Джаред смеется и говорит, что пойти в Университет Лос-Анджелеса - мечта всей его жизни. А я разламываю печенье с предсказанием и пытаюсь не засмеяться в голос, когда вижу, что там написано.

Джаред безудержно хохочет, чему я очень рада.

Я опять прокручиваю в голове картинки, которые видела, умирая. Как будто может быть что-то еще интересней, чем смерть и последующее воскрешение.

– Хотел бы я знать, “интересней” в хорошем или плохом смысле, - Алекс заходит на кухню и протягивает мне грязные тарелки. Он тянется за пластиковым контейнером - Страз заказал всю левую часть меню, поэтому китайской едой мы обеспечены надолго.

– Я умирала, Алекс, - повторяю я, потому что мы уже говорили об этом, по меньшей мере, шесть раз в больнице, когда рядом никого не было.