Разобщённые
Шрифт:
— Дилан. Дилан Уорд.
— Правда? Я тоже Уорд. Государственный детский приют номер двадцать три, штат Огайо.
— Флорида, «Магнолия». Приюты во Флориде идут не под номерами, у них названия. Цветы.
— Ну ещё бы.
Дилану Уорду лет тринадцать, может, четырнадцать. У него заячья губа, и при виде неё в Рисе просыпается гнев: мальчик, как и она сама — воспитанник государства; и в то время как родители не отвергают своих детей только потому, что у тех какой-то недостаток во внешности, государственные приюты без зазрения совести отправляют на расплетение ребят, на которых,
— У неё колесо пробито, — сообщает Киана.
Риса мычит с досады.
— Так пусть заменят! — отрезает она.
— Не уходи, — просит Дилан, глядя на неё доверчивыми, умоляющими глазами.
— Не волнуйся, не уйду, — успокаивает его Риса.
ДПР уже давно обещает завести на Кладбище постоянного врача, но пока это только пустой звук. Риса понимает — у Сопротивления и так дел по горло, врач — не приоритет, но когда здесь, перед нею, истекает кровью мальчик, этому оправданию грош цена.
— Я умру? — спрашивает Дилан.
— Что за глупости!
Сказать по правде, Риса понятия не имеет, будет он жить или нет, но не может же она ему это сказать! Да и никто, задавая этот вопрос, на самом деле не хочет услышать честный ответ.
Риса катит своё кресло по усыпанному мусором полу и дальше — по хвостовому пандусу самолёта. Снаружи уже собралась кучка встревоженных ребят.
Один из них выходит вперёд. Старки. С того момента, как Коннор назначил его заведующим продовольствием, он считает себя вправе всюду совать свой нос.
— Я могу быть чем-нибудь полезен?
— Можешь, если в твоих силах телепортировать нас в больницу.
— К сожалению, — отвечает Старки, — этот фокус мне не по зубам.
Подбегает Коннор.
— Я слышал о несчастье. Никто не ранен?
Риса качает головой.
— Двое. Об одном мы позаботимся сами, но другой... — Её снова передёргивает при воспоминании. — Ему надо в больницу.
Губы Коннора сжимаются в тонкую полоску, а ноги начинают дрожать, как это бывало с ним в Убежищах. Чтобы прогнать страх, он ударяет кулаком о раскрытую ладонь.
— Ладно, — кивает он, — ладно, раз надо — значит, надо. — Только теперь он замечает Старки. — Старки что — твой помощник?
— Не то чтобы, — отвечает Риса, а затем добавляет, стремясь избавиться от назойливого шефа по жратве: — Пошёл бы ты поменял колесо на «скорой», что ли...
На одну секунду на лице Старки появляется оскорблённое выражение, которое тут же сменяется улыбкой:
— Не вопрос, — отвечает он и бодренько убирается прочь.
«Скорая» представляет собой маленький фургон с убранными сиденьями и смонтированным на живую нитку медицинским оборудованием. Дилана торопливо сносят вниз по пандусу и помещают в кузов. Один из ребят-медиков садится за руль, Киана залезает в заднюю часть фургона — она будет следить за Диланом во время поездки. Раненый зовёт Рису, но та не сможет сопровождать их. Она уже в который раз клянёт про себя своё кресло на колёсах.
Старки, который всё ещё торчит здесь, поворачивается к Коннору:
— Так ты что — не едешь с ними?
— Адмирал
Старки пожимает плечами.
— Смотри, как бы тебя не заподозрили в трусости.
Коннор обжигает его яростным взглядом.
— Ну чего ты? Я просто говорю, что может подумать народ, — примирительно произносит Старки.
— Мне плевать, кто что подумает, — веско выговаривает Коннор. — Я здесь начальник и делаю то, что диктует мне мой долг.
— Извини, не хотел тебя задеть. Должно быть, мне многому ещё надо учиться в плане лидерства.
Старки уважительно кивает Рисе и удаляется, но его слова впечатываются в мозг девушки намертво, словно жевательная резинка, прилипшая к её подошве и никак не желающая отлипать — то есть, как бывало в те времена, когда Риса ещё ходила по земле собственными ногами. Коннор, конечно, прав. Отправившись в больницу, он выказал бы не храбрость, а глупость и безрассудство — так ответственный лидер не поступает. Совсем другое дело она, Риса. Единственное, что мешает ей последовать за пациентом — её инвалидное кресло. И когда же оно её останавливало?
— На этот раз с ними отправлюсь я, — заявляет она.
Коннор вскидывает руки.
— Риса, никто не ожидает от тебя таких подвигов. Если ты не уедешь с ними, никому и в голову не придёт обвинить тебя в трусости. — Он бросает взгляд на фургон. — К тому же поместить тебя туда...
— ...будет слишком сложно? — заканчивает Риса.
— Я хотел сказать — это займёт слишком много времени, а тут каждая секунда на счету.
Но она не собирается уступать.
— После того, что случилось два предыдущих раза, я просто обязана поехать с ними.
— Да какая разница? — злится Коннор. — Всё равно твоё присутствие ничего не изменит!
— Я знаю, — соглашается Риса, хотя, вообще-то, она не совсем уверена в его правоте.
Коннор сдаётся. Два парня-медбрата поднимают кресло Рисы и задвигают в фургон.
— Даже если меня поймают, расплести им меня не удастся, — напоминает она Коннору. — Мне уже семнадцать. И к тому же, инвалидов не расплетают.
— Что если они узнают тебя?
— Ой, вот только не надо, — морщится Риса. — Людям известны наши имена, но в лицо нас никто толком не видел и не знает. Ничего со мной не случится.
Она одаривает его слабой, но искренней улыбкой, он невольно улыбается в ответ. Пропасть между ними не исчезает, но, по крайней мере, они сделали попытку навести мосты. Риса захлопывает заднюю дверь фургона, не сказав «до свидания», потому что оба они разделяют тайное суеверие — никогда не прощаться друг с другом.
Вскоре Рисе предстоит глубоко в этом раскаяться.
Фургон немилосердно трясёт — на Кладбище нет мощёных дорог, ехать приходится прямо по пересохшей почве пустыни, кое-как утрамбованной колёсами самолётов. До ворот больше мили. Машина то и дело подскакивает на ухабах, и каждый раз у Дилана вырывается вопль боли. Завидев мчащуюся «скорую» и поняв, что стряслось что-то ужасное, дежурные без промедления распахивают ворота.