Разобщённые
Шрифт:
— Надо было положить на пол дорожку, — говорит Кэм Няне Бифкейку [35] . — Ей было бы мягче ходить.
— Дорожки частенько скользят, — возражает Няня Бифкейк.
С помощью санитара, поддерживающего её с одной стороны, и Кэма — с другой Риса поднимается на ноги. Первый шаг самый трудный. Всё равно что пытаться вытащить стопу из вязкой грязи. Зато второй даётся уже значительно легче.
— Давай, малышка! — подбадривает Няня Бифкейк, как будто обращается к ребёнку, делающему свои первые шаги — да, собственно, в некотором роде
35
Бифкейк — так называют красавца-мужчину с горой мускулов, обычно модель, в противоположность чизкейку — красотке-модели женского пола.
— Продолжай! — говорит Кэм. — Ты просто молодец!
К пятому шагу она уже не может сдержать долго подавляемую радость. На лице Рисы расцветает улыбка. Голова у неё слегка кружится, она задыхается от волнения и тихонько смеётся: какое счастье! Она снова ходит!
— Ну вот, — говорит Кэм. — Видишь — всё в порядке! Ты снова стала цельной, Риса! У тебя есть полное право наслаждаться этим!
И хотя девушка всё ещё не в состоянии поверить своему счастью, она просит:
— К окну! Я хочу посмотреть в окно!
Они помогают ей потихоньку развернуть шаги в нужном направлении, а затем Няня Бифкейк нарочно отходит в сторону; и теперь Риса идёт, обхватив Кэма за шею, а его рука поддерживает её за талию. Она хочет рассердиться, что попала в такое положение — и с кем? С ним! Но это желание быстро отступает под напором пьянящих, переполняющих её ощущений, исходящих от стоп, щиколоток, голеней, бёдер — всех тех частей её тела, которые ещё несколько дней назад были почти мертвы.
45 • Кэм
Кэм на седьмом небе. Она обнимает его! Опирается на него! Он убеждает себя, что вот, наступил момент, когда упадут все барьеры. Вот сейчас она повернётся к нему и поцелует его — не дожидаясь, когда они добредут до окна.
Рука Рисы тяжелее налегает на его затылок. Там у него шов, она давит на него, и Кэму немножко больно, но это ничего, это так приятно. Он не имеет ничего против того, чтобы Риса давила на все швы его тела. Пусть бы они все болели! Это было бы прекрасно!
Они подходят к окну. Нет, поцелуя он не дождался, но и плечи его Риса тоже не отпустила. Возможно, только потому, что боится упасть, но Кэму хочется думать, что даже если бы она и не боялась, то всё равно продолжала бы держать его в объятьях...
Море в это утро неспокойно. Волны высотой в футов в восемь разбиваются о берег, взмётывая в воздух фонтаны брызг. Вдали виднеются очертания какого-то острова.
— Мне так и не сказали, где мы.
— Молокаи, — поясняет Кэм. — Один из Гавайских островов. Здесь когда-то был лепрозорий.
— А теперь кто тут хозяин? Роберта?
Кэм улавливает неприкрытую неприязнь в интонации, с которой Риса произносит имя его наставницы.
— Нет, этот особняк находится в собственности «Граждан за прогресс». Вообще-то, я думаю, они владеют как минимум половиной острова. Особняк служил когда-то одному богачу летней резиденцией, а теперь здесь их центр медицинских исследований. Роберта — глава этого центра.
— Ты единственный её проект?
Этот вопрос Кэму даже в голову никогда не приходил. Насколько ему известно, он для Роберты — центр вселенной.
— Ты не любишь её, правда?
— Кто, я? Да что ты, я её просто обожаю. Злобные суки и подлые интриганки — это мой любимый тип людей.
Кэм чувствует внезапный прилив гнева. Ему хочется защитить свою наставницу.
— Красный свет! — вырывается у него. — Ближе неё у меня нет никого. Роберта заменила мне мать.
— Лучше бы тебя принёс аист!
— Тебе легко говорить. Вы, приютские, понятия не имеете, что может значить для человека мать!
Риса коротко хватает ртом воздух, а потом, размахнувшись, изо всей силы хлещет его по лицу. От резкого движения девушка теряет равновесие и едва не падает, но её подхватывает Няня Бифкейк. Санитар посылает Кэму укоризненный взгляд, а затем переводит всё своё внимание на Рису.
— Хватит на сегодня, — говорит этот клубок мускулов. — Давай-ка обратно в постельку.
Он помогает девушке добраться до койки. Кэм беспомощно стоит у окна, не зная, на кого ему сердиться — на себя, на неё или на санитара — за то, что забрал её у него.
— Так что, Кэм, — язвит Риса, — удар распределился поровну? Или каждый из детей на твоей роже почувствовал его по-разному?
— Горох! — вырывается у Кэма. В смысле: её замечание должно отскочить, как от стенки. И тут же выпаливает: — Намордник!
Он не имеет права так распускать язык. Не имеет! Юноша делает глубокий вдох-выдох, представляя себе, как бурное море превращается в гладкое, застывшее словно стекло озеро.
— Эту пощёчину я заслужил, — спокойно говорит он, — однако не смей грубо отзываться о Роберте. Я не черню людей, которых ты любишь, так будь добра, окажи мне ответную любезность.
Кэм решает не наседать на Рису, дать ей время опомниться, ведь перемены в её жизни принесли с собой не только радость, но и травмы — как физические, так и душевные. Он по-прежнему теряется в догадках, что её заставило изменить своим принципам и согласиться на операцию, но одно он знает точно: Роберта очень хорошо умеет убеждать. Кэму нравится воображать себе, что дело, хотя бы отчасти, в нём самом; что в глубине души Рисы под её отвращением к нему лежит любопытство, а может, даже и восхищение той мозаикой, которая была так скрупулёзно составлена из всех изначально несопоставимых частей. Нет, не та, которую соорудили люди Роберты, а та, которую сложил он сам, сведя воедино и заставив работать всё, что было ему дано.
Раз в день они с Рисой едят вместе.
— Это императив, — заявляет ему Роберта. — Если ты намерен с ней сблизиться, то вы должны обедать вместе. Во время совместного приёма пищи психика наиболее расположена к завязыванию отношений.
Кэм желал бы, чтобы слова Роберты не звучали так... клинически. Он желал бы, чтобы Риса привязалась к нему вовсе не из-за того, что её психика когда-то там к чему-то там будет расположена.
Рисе пока ещё не сказали, что её задача — стать его компаньоном.