Разобщённые
Шрифт:
— Когда ты была в приюте, ты знала такого мальчика — Самсона? — спрашивает он.
Риса копается в памяти.
— Да! Он был вместе со мной в том автобусе, который вёз нас в заготовительный лагерь.
— Так вот — он был тайно влюблён в тебя.
Риса в замешательстве — откуда он знает? Ах да... Прозрение впрыскивает ей в кровь дозу адреналина, включающую её в режим «дерись-или-беги». Она вскакивает на ноги, готовая умчаться обратно в особняк, или спрыгнуть со скалы в море, или ещё что — лишь бы уйти от этого откровения, но не может: Кэм держит её в поле своего тяготения, словно
— Алгебра! — произносит он. — У него был математический талант. Мне досталась лишь малая его часть, та, что сильна в алгебре — но когда я нечаянно наткнулся на твою фотографию, этого оказалось достаточно, чтобы я остановился, рассмотрел её и вспомнил. А когда Роберта услышала, что тебя поймали, она потянула за ниточки — и вот ты здесь. Из-за меня. Это я виноват, что ты попала сюда.
Будь её воля, она бы отвернулась от него, но она не может. Так свидетель дорожной аварии не в силах оторваться от этого зрелища.
— И что я, по-твоему, должна сейчас чувствовать, Кэм? Я не могу и не хочу притворяться: я в ужасе! Значит, я здесь потому, что тебе пришла в голову такая блажь, и эта блажь — даже не твоя собственная, а того бедного мальчика!
— Нет, это не так, — торопливо возражает Кэм. — Самсон — он как... как друг, который похлопывает тебя по плечу, чтобы привлечь твоё внимание... Но то, что я чувствую к тебе — это моё, это я, весь полностью! Не только алгебра, но... как бы это сказать... всё уравнение целиком...
Она поворачивается к Кэму спиной, подхватывает с травы одеяло и закутывается в него.
— Уходи. Я хочу, чтобы ты ушёл!
— Прости меня, — умоляет он, — я всего лишь не хотел, чтобы между нами оставались какие-то секреты.
— Пожалуйста, уйди!
Он не приближается к ней, но и не уходит.
— «Лучше пусть я частично стану великим, чем полностью бесполезным». Разве не такими были его последние слова, обращённые к тебе? Я чувствую себя в ответе за то, чтобы его желание осуществилось.
И с этими словами он наконец удаляется в дом, оставляя её наедине с целым роем мыслей.
Проходит десять минут, а Риса всё так же стоит, завернувшись в одеяло, и не хочет идти внутрь. В её мозгу мелькает бесконечный хоровод одних и тех же дум, и в конце концов у неё начинает кружиться голова.
«Я не должна этому поддаваться... я должна поддаться... я не могу... я должна... — и так снова и снова, по кругу, так что ей попросту хочется отключиться и ни о чём не думать.
Когда Риса наконец возвращается в дом, до её ушей долетает музыка. Вообще-то в этом нет ничего необычного, но эта музыка исходит не из стереосистемы. Кто-то играет на гитаре. Что-то испанское. Правда, на двенадцатиструнной классической гитаре всё что угодно будет звучать в испанском духе, но эта мелодия — явное фламенко.
Музыка доносится из большой гостиной. Риса входит туда и видит Кэма — он сидит, сгорбившись над инструментом, полностью погружённый в звуки. Она и не знала, что он умеет играть. Впрочем, чему тут удивляться — Кэм ведь истинная сокровищница самых разнообразных талантов. Однако чтобы так играть на гитаре, одного таланта мало; нужны мышечные навыки в комбинации
Его музыка обволакивает, обезоруживает, чарует Рису, наводит на мысль, что дело здесь не только в отдельных частях других людей. Что-то объединяет эти части, сплачивает их воедино. Впервые Риса смотрит на Кэма как на цельного индивида, пытающегося выявить каждое и все вместе из своих многочисленных дарований. Он не просил, чтобы его ими наделяли, и не смог бы от них отказаться, если бы даже хотел. Ещё пять минут назад она была от него в ужасе, а сейчас это новое откровение приносит мир её душе. Не в силах противиться, она садится за рояль и начинает аккомпанировать.
Услышав, что она играет, Кэм берёт гитару и садится рядом. Они не произносят ни слова, общаются только при помощи ритма и гармонии. Он уступает ведущую роль Рисе, позволяет ей свободно импровизировать, а сам следует за ней. Потом она так же легко передаёт тему обратно ему. Они могли бы продолжать так бесконечно... А потом оказывается, что это почти так и есть — они играют несколько часов подряд, но ни один не хочет остановиться первым.
Кто знает, думает Риса, может, ей удастся привыкнуть к такой жизни, а может, и нет... Но сейчас для неё нет ничего более чудесного, чем погрузиться в музыку, затеряться в звуках. Она уже успела позабыть, как это прекрасно.
47 • Публика
Рекламная пауза заканчивается, камера переключается на студию. Публика послушно хлопает по сигналу, как бы давая зрителям у домашних телевизоров понять, что они пропустили что-то интересное.
Один из ведущих объявляет:
— Для тех, кто только сейчас подключился к нашему шоу, сообщаем: наши гости сегодня — Камю Компри и Риса Уорд.
Молодой человек с кожей разных оттенков — да, экзотично, но для взгляда приятно — делает публике приветственный жест. В другой руке он держит руку красивой девушки, сидящей с ним рядом. Идеальная пара, они словно рождены друг для друга. До публики быстро доходит, что Камю предпочитает имя Кэм. Вживую он ещё интереснее и привлекательнее, чем на многочисленных рекламных плакатах и постерах, которые заранее подготовили зрителей к тому, что им предстоит столкнуться с чем-то мистическим, с чем-то волшебным. Но в этом юноше нет ничего мистического — есть лишь волшебство. Внешность его больше никого не шокирует — все видели его изображения, и шок давно уже уступил место любопытству.
И зрители в студии, и обыватели у экранов домашних телевизоров, возбуждены, нет, даже больше — они на взводе, ведь происходит нечто особенное: первое значительное выступление Кэма на публике. Время и место для его дебюта подобраны очень удачно: что может быть лучше, чем «Бранч с Джарвисом и Холли» — спокойное, приятное утреннее ток-шоу? Все любят Джарвиса и Холли — они такие забавные, такие уютные в своей элегантно обставленной телевизионной гостиной...
— Кэм, относительно твоего... появления на свет много противоречивых мнений. Мне бы хотелось знать, что ты о них думаешь? — спрашивает Холли.