Разочарованный странник
Шрифт:
— Вот это да! Ну и булочка! Вкуснотища! Круто!
А у меня больше! А если так откусить, то получится восьмёрка! А так — шестёрка! Не получится! Получится! У меня вкуснее! Ты дурак! Заткнись! Я сейчас ещё молока выпью! А я тебе за шиворот молока налью!
Мама при этом покачивалась в такт движению поезда и иногда клонилась в сторону. Когда её голова касалась моего плеча, она испуганно выпрямлялась, но тут же снова засыпала. Иногда на выкрики своих сорванцов она бормотала: «Хорошо. Угу, я вижу. Хорошо, Калле. Угу. Очень хорошо, Пелле». Так я узнала, как
Потом мальчишки переглянулись и начали играть в такую игру. Один сказал:
— Мама, проснись, Калле булочкой подавился!
— Хорошо…
— Мам, проснись, Пелле мне молока в ухо налил.
— Угу…
— Мам, Калле не на той станции вышел!
— Хорошо, я слышу…
Потом вдруг мама как вскочит:
— Мы же свою станцию проехали!!!
И она начала хаотически собирать сумки, пакеты, булки, яблоки, детей — и тащить это всё к выходу, ронять, подбирать, опять тащить. Двери захлопнулись, зажав подол куртки Калле, он выдернул его и побежал дальше. После их ухода в вагоне остались следующие вещи: пустой пакет из-под лакричных конфеток, шапка, трое носков, игрушечный человек-паук, собачьи галеты и даже мамины ключи от квартиры!
Август 2006 года
Шоколадка для Кая
Сижу в кафе, читаю. Рядом усаживается молодой папа с сыном лет шести. Ставит перед собой чашку кофе и говорит:
— Кай, хочешь шоколадку?
Тот, конечно, хочет. Быстро засовывает шоколадку в рот и с упоением жуёт. Я тем временем разглядываю папу. Красивый высокий спортсмен в белой футболке и джинсовом приталенном пиджаке, коротко подстрижен, а по краям лица как бы лёгкая небритость. Он сидит и читает книгу, как и я.
Тут Кай доел шоколадку, открыл рот и стал распевать:
— А я без трусов! А я без трусов! А я без трусов!
Минуту, две, три. Он и тихо это говорил, и громко, и быстро, и медленно, и низким голосом, и высоким, и тонким, и толстым, и пел, и орал, и шептал. На самом деле, думаю, ему было интересно слушать, как звучит его голос в помещении с такими высокими потолками. Посетители кафе, наверное, уже стали сходить с ума. Папа невозмутимо читал.
— А папа без трусов! А мама без трусов! А я без трусов!
Мальчик столько раз повторил эту фразу, что она потеряла всякий смысл и стала каким-то набором звуков. Ему было всё смешнее и смешнее, и он уже чуть не падал со стула от смеха. Я представила, как в Питере бы всё кафе набросилось на папу: «Мужчина, мужчина, успокойте своего ребёнка!» И через какое-то время мне и самой захотелось, чтобы папа успокоил ребёнка. Посетители кафе мужественно терпели. Ведь не может же это продолжаться вечно, когда-нибудь сорванцу надоест. Но нет, мальчик продолжал блажить:
— А я без трусов! А кофе без трусов! А булочка без трусов! А все без трусов!
И вдруг он замолчал.
Я отчётливо услышала рядом с собой несколько вздохов облегчения. С улицы доносились всякие городские звуки: шум машин, пение птичек, голоса. Телевизор бормотал в соседнем помещении. Ложечка звякала о стакан с чаем. Ветерок шелестел в занавесках.
Молодой папа, не отрываясь от книги, сказал:
— Кай, хочешь шоколадку?
— Хочу!
Зашуршала обёртка, Кай принялся жевать, и через две минуты раздалось:
— А я без трусов! А я без трусов! А я без трусов!
Думаю, шоколад для него был всё равно что бензин для автомобиля. А папа, наверное, мог спокойно читать только при условии, что мальчик будет распевать свои песни. Если Кай кричит где-то около уха, значит, он жив, здоров и никуда не убежал.
Сентябрь 2006 года
Футболистка
Я ждала автобус на остановке возле школы и футбольного поля. Смотрела на футболистов. Играли мальчики и девочки младшего школьного возраста, лет семи-восьми, с несколькими тренерами. Игра шла полным ходом, только одна девочка плакала у забора. И сразу было видно, что она плакала не от боли, не от обиды, а от злости. У неё было такое злое, просто яростное лицо! Она даже не плакала, а ревела, не капризно, не по-девчоночьи, а как разъярённая женщина, чьему терпению пришёл конец. Будь у неё в руках камень, я бы не решилась стоять рядом с забором.
К ней подошёл тренер:
— Улла, почему ты плачешь? Что с тобой?
— Я злая!
— Почему злая?
— На тебя злая!
— На меня?
— Ты идиот!
— Я идиот, о’кей. Но почему же я идиот? Что я сделал?
— Ты идиот! Ты чёртов идиот!
— Улла, ты сама прекрасно знаешь, что ты заступила за линию, а оттуда подавать нельзя. Правила не я приду…
— Захлопни пасть, идиот!
— Улла, все видели, что ты заступила за белую линию, спроси любого. Я не назло тебе это говорю, спроси у ребят.
— Вы все идиоты! Черти! Я не буду играть в твой футбол!
— Улла, мы все тебя любим, мы хотим с тобой играть.
Тут девочка не просто закричала, а взревела, как пожарная сирена:
— Я НЕ БУДУ ИГРАТЬ В ТВОЙ ФУТБОЛ!!! Я! НИКОГДА! НЕ БУДУ! ИГРАТЬ! В ИДИОТСКИЙ! ЧЁРТОВ! ФУТБОЛ!
Она пнула фонарный столб и быстро пошла прочь, широко шагая и размахивая руками. По дороге она продолжала зло всхлипывать. Вдруг остановилась, посмотрела назад, сорвала с себя сине-жёлтую футболку с надписью «SVERIGE», швырнула её в кусты. Потом, ещё через пару метров, в канаву полетели шорты и кеды. Таким образом Улла и взбиралась по тропинке к калитке своего дома: в трусах и носках, по спине били тоненькие беленькие косички.
Тренер крикнул:
— Улла, если ты вдруг захочешь поиграть в футбол, мы всегда здесь!
Та повернулась и плюнула в направлении футбольного поля:
— Чёрт футбольный!
— С пяти до восьми каждый день! Мы будем тебя очень ждать!
Улла хлопнула деревянной калиткой так, что яблоки посыпались с дерева, и взбежала на крыльцо. Со ступенек соскочила кошка. В следующую минуту я увидела рассерженное личико над перилами: Улла плакала и смотрела, как другие ребята играют в футбол.