Разорванный круг
Шрифт:
— Можно назвать ее масонской ложей, если хочешь. Закрытой сектой. Тайной. Мало кто слышал о ней.
— Но в таком случае, откуда ты это знаешь? — Я начинаю смеяться. — Я хочу сказать, как ты можешь о ней рассказывать, если ее существование — большой секрет?
Она бросает на меня быстрый взгляд, сердитый, горячий. Словно я мог бы и сам догадаться, а не спрашивать. Но взгляд тут же добреет. Она объясняет:
— Может быть, я знакома с кем-то… — Она тут же обрывает себя. — К тому же даже посвященным неизвестны другие члены ордена. Каждый член ордена знает в лучшем случае двух-трех других. Каждому известен только его начальник. Структура ордена — очень сложна и хранится в секрете.
— Куда ты клонишь?
— Может быть, эти люди и охотятся за ларцом, Малыш Бьорн.
— Тайный орден?
В вопросе звучит оттенок недоверия. Или высокомерия, если быть более точным. И она на него не отвечает. Я спрашиваю:
— Ну уж они-то, во всяком случае, представляют, что внутри ларца?
Грета смотрит прямо перед собой:
— Они всегда что-то искали. Всегда. И я думаю, что искали ларец. И теперь все становится на свои места. Все части головоломки. — Ее глаза обращены в мою сторону. Но они бегают. Я не уверен, что она меня видит.
Я встаю и подхожу к окну. От яркого света начинаю моргать. Вдоль соседнего здания несколько рабочих возводят леса. Вид у лесов весьма ненадежный.
— Ты устала. Я пойду, — обращаюсь я к Грете.
— Это не имеет смысла, — бормочет она. И громче: — Я же говорила Биргеру!
Я не понимаю, о чем она.
— Я его предупреждала! Я сказала ему!
Она тяжело дышит, покрывается потом, но затем ее глаза светлеют. Кажется, что она возвращается к действительности. К своей особой действительности.
— Все на свете не такое, как нам кажется, Малыш Бьорн!
Я сжимаю ее руку:
— Мне пора уходить. Ты измучилась.
— Очень многое нам, собственно говоря, и не хочется знать. — Она смотрит на меня, как будто именно это самое главное во всем нашем разговоре.
— Я знаю, — тихо отвечаю я. — Но мне надо уходить.
— Есть много вещей, которые мы не хотим знать, — повторяет она. — Хотя нам кажется, что хотим. Много такого, о чем нам не следует знать. Много такого, о чем нам знать вредно.
— Что ты пытаешься мне сказать?
Она закрывает глаза; многократное повторение слов не делает их более понятными.
— Ты боишься, Грета? — спрашиваю я.
Она снова открывает глаза.
— Боюсь? — Она качает головой. — Ты умираешь только тогда, когда все забывают о том, что ты существовал.
По дороге из больницы я останавливаюсь у телефонной будки. Наверное, мне следовало бы купить мобильный телефон. Но мне больше нравится жить без него. Это дает абсурдное ощущение свободы. Никто не знает, где я. Никто не может меня найти. Если только я сам этого не захочу.
Сначала я звоню Диане. Только для того, чтобы услышать ее голос. Она не отвечает. Наверняка сидит на террасе.
Потом я звоню Каспару.
Он взволнован, дрожит. У него был взлом. И дома, и на работе. Он не может понять, кому могло понадобиться обыскивать его квартиру и кабинет. В один и тот же день! Он слишком не в себе, чтобы разговаривать со мной. Да, все это малоприятно.
На всякий случай я паркую Боллу на соседней улице за углом, подальше от моей многоэтажки, и крадусь к двери по тропинке между деревьями у спортивной площадки.
Десять лет назад дома строились серыми и исключительно функциональными. Были страшны как черт. Теперь архитекторы решили их украсить. Новые фасады, новые краски, новые балконы, новые окна. Но дома по-прежнему страшны как черт.
На лифте я поднимаюсь на десятый этаж и отпираю свою дверь. Меня встречает запах замкнутого пространства. Я чувствую его всегда, когда возвращаюсь домой из отпуска. Кроме того, я ощущаю аромат старой сигары.
После обыска здесь царит страшный беспорядок, все вещи разбросаны. Даже постельное белье разорвано. Книги кучами валяются на полу.
Ящики шкафов открыты.
Что-то не так. Не понимаю, что именно. Это моя интуиция. Не надо было уезжать.
Проверяю автоответчик. Четыре сообщения от мамы. Восемь из университета. Одно из СИС. На шести записях только молчание. И на трех тонкий писклявый голос с нарастающим раздражением требует, чтобы я вступил в контакт с полицией.
Как можно скорее!
Со вздохом я снимаю трубку и делаю то, что обязан сделать. Я звоню маме. Она отвечает сразу. Холодным голосом она повторяет свой телефон. Как будто ее фамилия имеет слишком личный характер, чтобы делиться ею с первым попавшимся, набравшим ее номер.
— Это я, — говорю я.
Она некоторое время молчит. Как будто не сразу может определить обладателя голоса. Как будто я и есть тот самый посторонний человек, случайно позвонивший на ее номер.
— Где ты был? — спрашивает она.
— За границей.
— Я пыталась тебя найти.
— Пришлось уехать. В Лондон.
— Э-э…
— По работе, — добавляю я.
— Ты в Норвегии?
— Только что вернулся.
— Связь плохая.
— Я тебя слышу хорошо.
— Я звонила тебе много раз. Трюгве тоже надо поговорить с тобой. Это чрезвычайно важно, Малыш Бьорн.
— Уехать пришлось без предупреждения.
— Я за тебя беспокоилась.
— Не надо беспокоиться, мама. Я только хотел извиниться.
— Извиниться?
Она делает вид, что не понимает. Но она прекрасно знает, о чем мы говорим. Мы оба знаем.
— За тот… вечер. За то, что я тогда сказал. Я был тогда не в себе.