Разожги мой огонь
Шрифт:
Рванулась к нему, прижалась губами к губам, а он будто только того и ждал — разомкнул свои, да так неистово принялся на поцелуй отвечать, что едва не задохнулась. Да и в самом зале словно весь воздух украли.
Думала, растеряла умение, ведь давным-давно в последний раз мужчину целовала. Но оказалось, просто не забывается такое. Губы хозяина вулкана твердыми были, но умелыми. Целовал долго, так долго, что на какой-то миг и позабыла совсем, что в его огненных объятиях лежу. А когда отстранился, и вовсе разочарованно выдохнула. А он лишь дрогнул уголками губ, рубаху снял под моим пристальным взглядом, а потом щелкнул пальцами, высекая
Я охнула только, когда она коснулась рукава платья, и оно вмиг в пепел обратилось. Осознать не успела, что предстала перед хозяином вулкана в чем мать родила, а его жадный пылающий взгляд заскользил по обнаженному телу, побежал раскаленными сполохами по каждому кусочку кожи.
— Хороша у меня супруга, — произнес серьезно, когда вновь заглянул в мои глаза, а потом накрыл ослабшее после болезни тело своим — здоровым и крепким, сжал лицо ладонями, подарил еще один поцелуй жгучий.
Отвечала ему, чувствуя, как внутри все сладко сжимается, а его огненные умелые руки уже заскользили по коже, гладя, обнимая, посылая жаркие лучики в самые потаенные уголки тела. Думала, что руки кузнеца — загрубевшие от тяжелой работы, но почти сразу поняла, что ошибалась. Не только огонь да железо хозяину вулкана подвластны были.
Ласково прикасался ко мне, но настойчиво. Шея, грудь, живот, бедра — ничто без внимания не осталось. И там, где руки и губы хозяина вулкана проходились, в теле вспыхивали искорки, пламенные огоньки удовольствия.
«Да ежели так бывает, то за такое и умереть не жалко», — промелькнуло в мыслях.
Приподнялся чуть надо мной, заглянул в глаза, словно разрешения испрашивая. Коснулась его щеки, а он возьми и поверни голову, чтоб ладонь губами обжечь. Внутри будто что сжалось. Сморгнула набежавшие слезы, обвила крепкую шею хозяина вулкана, привлекая к себе. Видела, как вспыхнул его взгляд, от которого и сама едва не запылала.
А потом кольцо огня подступило ближе, окружило ложе, отделив нас от остального мира, оставив вдвоем. Взвивались вверх локоны пламени, закручивались завитками, изгибались причудливыми узорами так, как никогда обычному огню было не под силу.
— Редрик… — хрипло шептала, собирая губами аромат его кожи.
— Лисса… — вторил мне хозяин вулкана, а кончики его длинных волос щекотали мою грудь.
И чувство было такое, что оба горим, что сам Изначальный Огонь бежит в крови.
В какой-то миг поняла — больше не вынесу. Умру. Прямо сейчас. Но сладкая то будет смерть. Внутри будто что росло, трепетало, отзывалось в теле пьяной дрожью, готовое сперва вспыхнуть и сжечь дотла, а после — то ли возродиться из огня заново, то ли стать пеплом, раствориться на губах хозяина вулкана.
В один миг с ним хрипло прошептали имена друг друга в последний раз и под веками вспыхнули искры. Мнилось, будто падаю в колодец бездонный, а на дне его ревущее пламя. Яростное. Дикое. Необузданное. Бескрайнее. Очищающее. И когда струи его по телу побежали, веки странно отяжелели, и словно сама кровь замедлила свой бег. И боли не было, только ощущение бесконечного восторга, беспричинной радости и полного счастья.
Засмеялась и пробормотала:
— И не страшно вовсе. А говорили, что чудовище… — договорить не смогла, губы слушаться отказывались. Сквозь дымку ресниц пыталась в последний раз на хозяина вулкана взглянуть. Сама не могла понять, почему это так важно и необходимо.
Чувствовала, как сжал меня в своих
— Прости… — голос хозяина вулкана, едва слышимый, прошелестел по коже, перед тем как алая тьма пеленой накрыла.
Глава 10
Выпустил обмякшее тело из объятий, бросил последний взгляд на девицу. На лице безмятежность, словно не в жертву Изначальному Огню принесена, а заснула. И хоть щеки раскраснелись, и по ним веселые отсветы огоньков прыгают, будто солнечные зайчики, знал, что скоро румянец уйдет, сменится восковой бледностью.
Протянул руку, хотел девицы коснуться в последний раз, погладить по белевшему в свете огня плечу, но, нахмурившись, в последний миг передумал. Поднялся, натянул рубаху и штаны, всунул ноги в сапоги и поднялся по ступеням, чувствуя спиной, как смыкается пламя, заключая в кольцо ложе с покоившейся на нем девицей.
Стоял, глядя в переливы Изначального Огня, впитывал их взглядом. Пламя не скалилось, а рыжие кинжалы уже не били столь неистово, как в начале обряда. Сейчас не рвались вверх, норовя выплеснуть свою нескончаемую злобу на весь род людской, а торжественно плясали, извивались, змеились, празднуя еще одну победу, предвкушали свою жертву, что сейчас бездыханная лежала там, внизу.
Получил подношение Изначальный Огонь и чудовище из-под горы. Следующие пять лет могут долины спать спокойно. А все благодаря ей, той, что по доброй воле пришла сюда…
Ощутил, как на кончиках пальцев пламя зарождается, чувствуя настрой хозяина вулкана. Сжал кулаки, приказывая силе затихнуть. Что толку против огня с огнем идти…
Поморщился, когда кожу на предплечье зажгло. С чего бы это? Никогда такого после свершенного обряда не случалось раньше.
Сдвинул рукав, посмотрел на метку. Красные полосы на руках исчезли, словно метка втянула их, а вот саму ее будто изнутри огнем подсветило. Так и сияла что новогодний фонарик, которые в селениях каждую зиму зажигают. Но сейчас был даже благодарен за то. Боль от мыслей о девице избавляла, отвлекала, не давала думать.
Почувствовал, как в горле саднит, сглотнул. Хотелось кричать до рваной сухости в горле, хоть и знал, что толку от того не будет. Не мог больше оставаться здесь, в этом зале. Хватает и того, что раз в пять лет сюда спускается. В могильник этот.
Вскинул ладони, взвился Изначальный Огонь, с радостью забирая подношение. Повернулся хозяин вулкана и стремительным шагом покинул зал.
На ступенях, ведущих в обрядовый зал, стоял Огневик.
Нахмурился, ведь никогда себе дух не позволял сюда спускаться.
— Хозяин, того-самого… — робко забормотал, потом осекся и уставился угольками глаз выжидающе.
— Кончено, — бросил Огневику, сжимая кулаки, не позволяя пламени взять верх и ослушаться.
Обошел поникшего духа, обозвав про себя глупцом. А он-то на что надеется? Сидит в этой горе уж столько веков, а все туда же…
Прошел в конюшню, вскочил на нетерпеливо переминавшегося коня и поехал в селение. Не в то, откуда девица родом, в соседнее. Только самая крепкая медовуха могла растопить лед, что внутри все сковал. Холодный ночной ветер жалил лицо, а метка, насмехаясь, продолжала жечь пуще прежнего.