Разрушенные
Шрифт:
Бен сохранял меня живой прошлую неделю. Он поддерживал нас, когда мы практически теряли сознание от слез. Он прижимал нас крепче и давал опору, за которую можно было зацепиться, в то время как горе угрожало смыть нас прочь из этого мира.
Он кормил нас, когда мы забывали есть, и начал нашу терапию на ранней стадии. Вместо того чтобы позволить нам утопать в печали, он находил все рисунки, что когда-либо рисовала Клара, все ее фотографии, каждую поделку, что она делала в школе, и заставлял нас с Клу рассказывать ему истории о моей дочери.
Он напоминал
Через несколько дней после смерти Клары, Клу получила телефонный звонок, который вернул ее к жизни. Она превратилась из вялой в вихрь продуктивности и направила все свои силы на организацию самых идеальных похорон, которые любая маленькая девочка могла бы хотеть.
Я смотрела на свою некровную сестру. Ветер трепал ее прямые волосы, и слезы блестели в ее глазах. Она кивнула, чувствуя ту же самую связь, ту же самую потребность напомнить себе, что мы были здесь друг для друга.
— Спасибо тебе, — прошептала я. — За это. За все.
— Не благодари меня. Есть кое-кто еще, кого ты тоже должна поблагодарить.
Я оглянулась через плечо на Бена. Он выглядел по-царски элегантно в черном костюме, черной рубашке и с обязательным значком «Моя маленькая пони» на сердце. Похороны были в честь Клары, а «Моя маленькая пони» ей очень нравилось.
Мое сердце забилось сильнее, угрожая мне потерей сознания.
Я не могу сделать это.
Я сильнее обхватила себя руками, сжимая черное траурное платье, которое было на мне, и держа разбитые кусочки своего сердца.
Не плачь.
Я выплакала столько слез за прошлую неделю, что должна была сморщиться в шелуху из-за такого количества потерянной жидкости. Но не имело значения, сколько я кричала и проклинала, я не чувствовала себя лучше. Слезы уходили, но моя печаль нет. Она сидела гнойником в моей душе, смешиваясь с одиночеством и медленно нарастающей ненавистью к мужчине, который оставил меня, когда я нуждалась в нем больше всего на свете.
После всего, что я пожертвовала для него. После всего, что я отдала ему, он даже не мог заставить себя появиться на похоронах Клары. Я потеряла не только свою дочь навсегда, но и его тоже. Я никогда не прощу его за то, что он оставил меня лицом к лицу с этим.
Я ни разу не подумала о ребенке внутри меня. Я ни разу не повернулась к Бену и Клу, чтобы рассказать им новости. Я хотела забыть. Я хотела не быть беременной. Хотела, чтобы жизнь остановилась и, черт побери, оставила меня в покое. Ничего не существовало, кроме смерти моей дочери.
— Не грусти, мамочка. Я не хочу, чтобы ты грустила.
Солнце внезапно показалось через серые облака, как огромный прожектор. Яркий луч упал на красивую лошадь с красным мехом и розовой гривой и хвостом. Рыже-чалая лошадь.
Мое сердце ухнуло в желудок, когда я подумала о маленьком рыжем мальчике, который потерял всю семью и наблюдал, как я теряю свою. Куда он ушел? Что, черт побери,
Что могло быть важнее, чем быть здесь, чтобы попрощаться?
Больше лучей солнца пробивалось сквозь облака, превращая покатый луг в сверкающие зеленые овальные участки, обдуваемые легким ветерком. Лошади сверкали как драгоценные камни, и я знала, что это подходящее место для Клары. Никакое другое не подошло бы.
Я не знала, как Клу смогла заполучить такое идеальное место. Я не побеспокоилась спросить ее об этом. Если бы Клу не помогла мне с организацией, я бы продолжала превращаться в мумию, лежа на кровати Клары и смотря в потолок.
— Пойдем, Зелли. Время начинать. — Она обняла меня за талию. Я послала ей грустную улыбку и позволила повести меня к маленькому полукругу из людей, одетых в черное.
У всех были аксессуары «Моя маленькая пони», и на земле стояли разноцветные пони, вокруг которых были разложены цветы. Некоторые — единороги, какие-то с крыльями, а какие-то блестящие и светящиеся в темноте.
Мы с Клу обошли все магазины игрушек и поддержанных товаров, чтобы найти так много игрушек «Моя маленькая пони», как это возможно. Их было так много, что я понятия не имела, что буду делать с ними после.
Преподобный начал говорить, и я отключилась. Игнорируя небольшую группу детей из школы Клары и нескольких учителей, что пришли попрощаться, я уставилась на лошадей. Такие мощные, но изящные. Такие сильные, но нежные.
Они гипнотизировали меня, пока преподобный бубнил свою речь. Мне не нужно было знать, какой чудесной была Клара. Я жила этим.
— Я устала. Сейчас я буду спать.
Наконец преподобный закончил, и меня атаковало множество рук. Я закрылась, фокусируясь только на животных, которых моя дочь любила больше, чем что-либо в мире. Я не могла вынести то, что люди прикасались ко мне и утешали меня.
Как только последний незнакомец обнял меня, и воздух заполнился тихими ожиданиями, я запаниковала.
Я не готова. Я не могу сделать это.
Я не готова!
Преподобный подошел ко мне, и я сделала шаг назад, покачав головой. Он нежно взял меня за руки и вложил, расписанную вручную, урну в мои руки.
Она была холодной и безжизненной, и моя маска рухнула. Одинокая слеза стекала по моей щеке, так как я понимала, что никогда снова не буду обнимать Клару. Никогда не увижу ее улыбку, не услышу ее смех и не увижу, как она вырастет.
— Не злись на него, мамочка. Он нуждается в тебе.
Печаль превратилась в агрессию. Он. Он сделал это. Мужчина, который так отчаянно любил мою дочь, он заставил часы тикать быстрее — он забрал ее быстрее, чем я хотела.
Мой разум пытался сказать мне, что это благо. Что она ушла прежде, чем прошла через госпитали и безжалостных врачей. Сейчас она была свободна. Но мать во мне не видела в этом ничего хорошего. Не имело значения, что она была в лучшем месте. Для меня имело значение только то, что она была мертва.