Разрушить Илион
Шрифт:
Бегство? Какое бегство, просто я тут, ну, скажем, прогуливаюсь.
И все равно паршиво.
– Ты трус, приятель, - говорю я себе.
– Вовсе нет, - возражаю я.
– Почему обязательно трус? Нужно иногда останавливаться и думать. Должен же быть предел безумствам.
– Ступил на дорогу - иди до конца.
– А стоит ли идти до конца, если на полпути усомнился в цели?
– Прекрати. Словоблудом ты всегда был изрядным.
Меня на эту удочку не поймаешь, перед кем другим распинайся. Нужно дойти до конца хотя бы затем, чтобы подтвердить или опровергнуть сомнения.
–
– Трудно мне с тобой будет, приятель.
– Не нравится - не ешь.
Стены отдалялись, и я едва сдерживался, чтобы не побежать к виднеющейся на побережье цепочке костров.
Стены отдалялись, и я едва сдерживался, чтобы не повернуть обратно и не грохнуть в последний раз кулаком в ворота - вдруг отворятся?
Стены отдалялись, и я едва сдерживался от узнавания того, кто смотрел мне в спину.
Я вспомнил, как зимой мы зайцами ехали с Вероникой в автобусе и целовались на задней площадке. В кратких перерывах - на один вдох она спрашивала: "А вдруг контролер?", а я касался ее ресниц своими и уверенно отвечал: "Отобьемся". И не брать билет стало делом чести. Только контролер в самом деле появился.
– И ты заплатил штраф?
– Не драться же мне с той свирепой бабищей. Всякая категоричность - признак ограниченности. Понял?
– Твой идеал - манная каша до горизонта?
– Заткнись!
Я заткнулся и пошел дальше. Тяжелое копье бесполезно оттягивало руку, я зашвырнул его в темноту. Следом отправился пятислойный щит, и едва не снес голову возникшему из темноты кентавру Василию. Василий не обиделся. Был он тих, задумчив и пах дезодорантом. Он молча пожал мне руку и пошел рядом, изредка передергивая плечами и хлеща хвостом по крупу.
– Только пыль из-под копыт, - бормотал он.
– Только пыль из-под копыт... Не понимаю, решительно не понимаю. Я хотел сделать ее крылатой. Я уговаривал ее и уговорил, она согласилась. Я - кентавр, а она обыкновенная кобылица, этого бы не поняли. Пусть знаменитых кровей, но - обыкновенная. Кентавр и крылатая кобылица - это уже что-то... Ты меня понимаешь? Я купил самые лучшие крылья, какие только можно найти. Достал у спекулянтов супер-клей "Момент" фирмы Хейнкель... В последний момент она взбрыкнула своим божественным крупом и ускакала. Только пыль из-под копыт бескрылой лошаденки...
Я ожидал чего угодно, но чтоб Василий, хронический холостяк и выпивоха, любитель едко комментировать ритмическую гимнастику и синхронное плавание...
– Что вы всё Василий да Василий!
– обиделся кентавр.
– Особенный я, что ли? Не такой, как все? У Василия тоже есть сердце... Ах, эти бабки, высокие стройные бабки, этот дерзкий изгиб шеи, шелковистый теплый круп, горящие глаза, эта пеноподобная грива и хвост...
Он глухо то ли замычал, то ли зарычал и ударил себя кулаком по лбу:
– Но ведь бескрыла! Бескрыла!
– А вдруг еще отрастут?
– неуверенно предположил я. Василий возмущенно фыркнул, топнул, брызнули из-под копыт искры!
– Отрастут! Как же, жди! Скорее я начну жрать сено!
– Он вдруг резко остановился, схватил меня за локти, подтащил к себе и - с мольбой проговорил: - Ты скажи, скажи мне, почему мы всегда любим не таких,
Что я мог ему сказать? Я и сам не знал. Василий понял.
– Да что там говорить. Не о чем говорить, - сам себя оборвал он, оттолкнул меня и поплелся прочь, весь как-то сгорбившись, уныло шаркая ногами и вяло помахивая хвостом, в котором, как всегда, застряли репьи.
– Бескрыла! Решительно бескрыла. Насовсем!
– донесся из темноты его безнадежный голос.
– Два циклопа по лесу идут, один нормальный, а другой Полифем...
– И в Киле, и в Ларисе было полегче.
– Возьмем город - повеселимся.
– А первый-то циклоп и говорит: все, говорит, пришли.
– А второй: здравствуй, бабушка!
– На печени гадал и на бараньей лопатке, кости раскидывал, воду лил, и по всему выходит - возьмем! Быть того не может, чтоб не взяли. Экая силища собралась! Девять птиц пожрал дракон и превратился в бездыханный камень. Возьмем!
– Скорее бы.
В три ряда, корма к корме, от Сигейского мыса до Ретейского, стояли на песке укрепленные подпорками крутобокие черные корабли. Бесчисленные костры раздирали пламенем тьму, отодвигая границу ночи, и по одну сторону этой границы ссорились, ели, играли в кости, точили оружие и готовились к схватке пришедшие со мной, поклявшиеся отомстить за мою обиду аргивяне, локры, чубатые абанты, фессалийцы, копьеносные критяне, а по другую... Я не решался переступить границу света и тьмы и сказать им... Что я мог им сказать? Что передумал? Что не будем мы брать город, не за что мстить? Прав, тысячу раз прав Феогнид: "То, что случилось уже, нельзя неслучившимся сделать". Ошибся, ребята, скажу я им, в горячке был, не додумал. А город, что ж город, город ни при чем.
Та, которая за его стенами, будет еще неприступней и дальше, сровняй мы стены с землей. Не те стены рушим. Такие дела.
Это им сказать?
Я шел в темноте вдоль кромки света. Шел, не зная куда и зачем. Я знал, уже знал, что не нужно, и не знал, как нужно.
Я услышал знакомые голоса у одного из костров и остановился.
– Даже обладающий знанием поступает согласно своей природе, ибо поведение каждого человека зависит от влияния трех гун.
– Быдло. Все и всё - быдло. Дай прикурить.
– И гуны эти, движущие человеком, - добродетель, страсть и невежество...
– Все так, но пропорции! Пропорции! Каждая личность неповторима, потому как пропорции разные!
– Нет личностей, есть типажи. Старик Феофраст...
– И путь разума выше кармической деятельности. Нужно искать и искать, но не сиюминутное, а бесконечное и вечное. Важен не результат, а процесс.
– Нет, ты послушай, что я скажу, послушай. Сидят два бога на вершине Памира, и один говорит...
– Драть надо! Как Сидорову козу. Кнутом и по субботам. От Земли, от исконных корней нас пытаются увести, в этом все дело, это причина всех бед. Но мы не позволим! Единым фронтом, плечом к плечу, как былинные богатыри! А бабы, что бабы, они силушку любят. Раньше как было? Выдали девку замуж, и не моги рыпнуться, потому - порядок. Это все их штучки, абстрактное искусство, свободная любовь... Разврат! Раскол!