Разум и чувства и гады морские
Шрифт:
Элинор расстроилась ничуть не меньше матери. Сидя на кухне, она выщипывала глаза у креветок — этот ритуал всегда действовал на нее умиротворяюще и очищал мысли. Смущение Уиллоби, его притворная бодрость и явное нежелание принять приглашение миссис Дэшвуд — поведение, столь необычное для влюбленного, — крайне ее обеспокоили. Сначала она подумала, что Уиллоби никогда и не имел серьезных намерений, потом — что между ним и Марианной произошла какая-то досадная ссора. Но что бы ни послужило причиной этого расставания, горе сестры было для нее очевидным. Элинор с нежнейшим сочувствием представляла ужасные
Через полчаса вернулась миссис Дэшвуд; глаза у нее покраснели, но печали на лице не было.
— Наш милый Уиллоби уже за много миль от острова Погибель, Элинор, — сказала она, тоже принимаясь за креветок, — и как тяжело, должно быть, у него на сердце!
— Все это так странно! Такой внезапный отъезд! Ему это будто бы ничего не стоило! Вчера он был с нами так весел, так мил, так любезен, а теперь, не предупредив, за десять минут уехал и не собирается возвращаться! Должно быть, что-то случилось. Но что? Неужели они поссорились? Иначе почему он не принял с радостью ваше приглашение?
— Не такого приглашения он хотел, я сразу это поняла. Он был не в силах его принять. Я обдумала его поведение и теперь могу объяснить все, что поначалу показалось мне таким же странным, как и тебе.
— Неужели!
— Да. Все можно объяснить самым удовлетворительным образом, впрочем, тебе, Элинор, лишь бы в чем усомниться — тебя я убедить не смогу. Но и ты моей уверенности не поколеблешь. Нет никакого сомнения, что миссис Смит заподозрила его чувства к Марианне и не одобряет их, потому и отослала его прочь. Или, что также возможно, в своих поисках сокровищ он потревожил гробницу какого-нибудь пиратского капитана и навлек на себя гнев его призрака, чье проклятие обрекло беднягу бродить по свету до конца своих дней. Других вариантов нет.
— Но, мама…
— Знаю, ты мне ответишь, что все могло быть и не так; но я останусь глуха к твоим придиркам, если только они не приведут тебя к столь же удовлетворительному выводу, к какому пришла я. Ну, что теперь скажешь, Элинор?
— Ничего, матушка, вы предвосхитили мой ответ. О том, что движет миссис Смит, я могу лишь догадываться, что же до пиратских проклятий, мои знания и здравый смысл мне подсказывают: не стоит верить в подобные предрассудки — в этом, я надеюсь, вы со мной согласитесь.
— Ах, Элинор, как непостижимы твои чувства! Ты скорее примешь на веру дурное, чем хорошее. Чем утешиться прекрасным объяснением, тебе проще считать, что Марианна несчастна, а бедняжка Уиллоби — злодей. Ты убеждена в его вине лишь потому, что он простился с нами не так сердечно, как обычно. Ты отказываешься вообразить, как мучительно ему терпеть причуды богатой родственницы или сизифов труд пиратского проклятия! И неужели нельзя принять в расчет рассеянность или уныние, вызванное постигшей его неприятностью? Или нельзя верить человеку, которого у нас столько причин любить и ни одной — думать о нем дурно? В чем ты его, в конце концов, подозреваешь?
— Я и сама не знаю.
— Вот так, — заключила миссис Дэшвуд, протягивая Элинор пилку для ногтей, чтобы вычистить из-под них остатки креветок. — Он оправдан, и я счастлива.
— Пока еще нет. Возможно, ему приходится скрывать помолвку (если она существует) от миссис Смит, и тогда со стороны Уиллоби было бы разумно гостить у нас на островах как можно меньше времени. Но это еще не значит, что скрываться нужно и от нас.
— Скрываться от нас! Душенька, неужели ты обвиняешь Уиллоби и Марианну в притворстве? Как странно, и это после того, как ты столько раз осуждала их неосторожность.
— У меня достаточно доказательств их привязанности, — ответила Элинор, — не хватает лишь доказательств их помолвки.
— Мне хватает и тех, и других.
— И все же ни один из них ни разу не упомянул о помолвке.
— Мне не нужны слова, когда за них говорят поступки. Или ты считаешь, что его поведение — хотя бы в последние две недели — не указывало на то, что он любит Марианну и видит в ней свою будущую жену? Или мы не понимали друг друга? Или он не просил моего согласия ежедневно своими взглядами, своими манерами, своим трогательным вниманием? Дорогая моя Элинор, как можно сомневаться, что они помолвлены?
— Признаю, все обстоятельства, кроме одного, говорят в пользу помолвки; но то, что ни один из них не произнес об этом ни слова, для меня перевешивает прочие доводы.
— Как это все-таки странно! Как плохо ты думаешь о Уиллоби! Неужели все это время он лишь изображал нежные чувства к Марианне? И что это за пятиконечный символ ты чертишь в креветочной шелухе на скатерти?
— Ах, это всего лишь… это символ, который… иногда не идет у меня из головы.
— Как странно! Но скажи, неужели ты и в самом деле считаешь, что Марианна ему безразлична?
— Не забывайте, матушка, я никогда не была полностью уверена, что они поженятся. Признаю, у меня были свои сомнения, но сейчас они слабеют и вскоре, возможно, исчезнут совсем. Если мы узнаем, что они пишут друг другу, все мои страхи рассеются.
— Тебя ничто не убедит! Но что если почтовый корабль утонет, потому что его обшивку пробьет какой-нибудь дьявольский морж, что, как ты знаешь, случается с отвратительной регулярностью? Мне не нужны подобные доказательства. На мой взгляд, не случилось ничего такого, что могло бы вызвать сомнения, никто ничего не скрывал, и во всем происходившем не было ни капли притворства. В сестре ты сомневаться не можешь. Значит, ты подозреваешь Уиллоби. Но почему? Разве он не благородный, тонко чувствующий человек? Какое противоречие ты в нем усмотрела, чтобы так тревожиться? Неужели он может быть обманщиком?