Разум и откровение в средние века

Жильсон Этьен

Как можно видеть, между историческим Аверроэсом и легендарным автором хулительного сочинения «Три обманщика», которое позже имело хождение под его именем, мало общего. Он не считал Моисея, Иисуса и Мухаммеда «хитрыми обманщиками», а всегда чтил их как трех посланцев Бога человечеству. Но даже этого оказалось недостаточно для того, чтобы умиротворить теологов: ведь им хотелось, чтобы Аверроэс заявил, что слово Божье выше любого слова человеческого, пусть и сказанного наивеличайшими философами. Далее, Аверроэс всегда придерживался мнения, что философская истина является абсолютной истиной, а Коран и все богословские толкования были для него не более чем популяризованные подходы к чистой философии. Не удивительно, что при та-, ком подходе ему пришлось подвергнуться жестоким преследованиям. Он умер изгнанником, далеко от своей родной Испании, в Марокко, в 1198 году.

Позицию Аверроэса, которую было трудно поддерживать в мусульманском мире, было совершенно невозможно принять его латинским последователям в XIII веке. Прежде всего создается впечатление, что они не были знакомы с тем трактатом, который он посвятил детальному исследованию проблемы чистой философии. Те, кто был знаком с комментариями Аверроэса к Аристотелю и кто принимал его выводы как истинные, никак не могли преподносить их как выражение абсолютной истины. И сделать этого они не могли не только потому, что были христианами, да к тому же и духовными лицами, то есть принадлежали к христианской церкви, но ещё и потому, что большинство из них преподавали в университете Парижа XIII века, который в то время был духовным заведением, находящимся под непосредственным контролем духовных властей. Преподавателю философии гуманитарного факультета этого университета никак не могло быть позволено преподавать как истинное то, что являлось прямой противоположностью тому, что преподавалось как истинное на факультете теологии того же университета. В церковном заведении единственной абсолютной истиной должна была быть теологическая истина. А раз так, то знание того, были или не были те или иные преподаватели

знакомы с тем, как относился Аверроэс к обсуждаемой проблеме, уже не имеет первостепенного значения. Даже если бы они знали его полный ответ на этот вопрос, они не смогли бы каким-либо образом использовать его в публичных лекциях. Отсюда проистекали их усилия выработать такое отношение к этому вопросу, которое оказалось бы приемлемым с точки зрения Церкви. В результате возникла новая «духовная группа»: Латинские Аверроисты.

Среди членов этой группы следует выделить подгруппу, которую я не могу не считать достойной нашей искренней симпатии. Члены этой подгруппы, бедняжки, оказались в тяжелейшем положении. С одной стороны, они были добрыми и искренне верующими христианами. Для них не было никакого сомнения в том, что христианское Откровение - не просто единственная истина, но и окончательная, верховная и абсолютная истина. Уже хотя бы по этой причине для них было невозможным исповедовать аверроизм так, как это делал сам Аверроэс. С другой стороны, и на этот раз уже в качестве философов, эта подгруппа не смогла определить, каким образом какую-либо из философских доктрин Аверроэса можно было бы опровергнуть. Как им следовало поступать во всех тех случаях, когда их вера вступала в противоречие с их разумом? Например, их философия доказывала с помощью необходимых аргументов, что мир вечен, постоянно приводится в движение саморазмышляющей мыслию или разумом и управляется свыше интеллигибельной необходимостью, совершенно равнодушной к судьбам индивидуумов как таковых. Собственно говоря, Бог аверроистов даже не знает, что существуют индивидуумы, он знает только себя и то, что связано с его необходимостью. Таким образом, зная о существовании рода человеческого, он, однако, никоим образом не подозревает о существовании таких мимолетностей, как индивидуумы, которые и представляют этот вечный род. Кроме того, в качестве индивидуумов люди не располагают своим собственным рассудком; они не размышляют, в них просто вдуваются мысли свыше неким высшим интеллектом, общим для всего человечества. Не имея личного интеллекта, люди не могут иметь и личного бессмертия, и в связи с этим не могут надеяться на будущее вознаграждение или бояться вечных мук в иной жизни. И все же когда их разум философов заставлял их принять эти условия, их вера заставляла их, как христиан, верить, что мир был сотворен неким Богом актом свободной воли в определенный момент, и Он с отеческой предусмотрительностью заботится даже о наименьших Его созданиях. И если Бог так заботится о каждом воробье, что ж говорить о человеке, который представляет ценность много большую, чем множество воробьев? [4] Разве каждый из нас не наделен своим собственным интеллектом, разве каждый из нас не ответствен за все свои мысли и за все свои деяния и разве каждому из нас не предопределено вечное блаженство или муки, в зависимости от личных заслуг? Иными словами, теология и философия подводили этих людей к заключениям, которые нельзя было ни отрицать, ни примирять.

[4]

ср.: Мф., 10, 29-31.

Для того, чтобы избавиться от этих противоречий, некоторые из «магистров свободных искусств», гуманитариев факультета свободных искусств Парижского университета решили заявить, что так как они назначены читать только философию и ничего более, они будут заниматься только своей деятельностью, то есть будут сообщать о таких выводах философии, которые необходимо вытекают из принципов естественного разума. Правда, эти выводы не всегда согласовывались с выводами теологии, но такова уж философия, и ничего с этим поделать нельзя. К тому же следует помнить, что эти преподаватели никогда бы не сказали своим студентам, что эти выводы философии истинны. Они не обсуждали бы эту проблему даже между собой. Они просто говорили, что такие выводы были необходимы с точки зрения естественного разума, но что такое человеческий разум по сравнению с мудростью и силой бесконечного Бога? Например, само по себе представление в том, что творение мира произошло в конкретный момент времени, является, с точки зрения философии, абсурдом, но если мы верим во всемогущество Бога, почему бы нам не верить и в то, что для такого Бога такое творение не является невозможным? То же самое можно сказать и по поводу всего остального. Выводы философии находятся в противоречии учением Откровения, поэтому давайте принимать их как необходимые результаты философских размышлений, но оставаясь христианами, давайте верить, что всё, что Откровение говорит по этому поводу, истинно, и, таким образом, не возникнет никакого противоречия между философией и теологией, или между Откровением и разумом. Доктрину этой первой подгруппы латинских аверроистов обычно называют доктриной двойной истины [5] . Если с философской точки зрения такое название, как я полагаю, достаточно оправданно, то с исторической точки зрения оно не корректно. Ни один из представителей этой группы не принял бы существование двух разных выводов, с одной стороны, философских, а с другой - теологических, которые могут быть в одно, и то же время и абсолютно несовместимыми, и абсолютно истинными. Я могу утверждать, что признание каким-либо средневековым мыслителем наличия «двух истин» исключительно маловероятно, ибо я до сих пор не смог обнаружить ни одного средневекового философа, который исповедовал бы «доктрину «двойной истины» (хотя следует, тем не менее, оставить возможность обнаружения принятия этой доктрины в каком-либо из средневековых памятников, которые еще предстоит разыскать). Действительная позиция аверроистов была значительно менее противоречивой и значительно более доступной пониманию. Аверроисты, как и многие другие из тех, кто не может примирить свой разум со своей верой и все же хочет сохранить для себя и то, и другое, не расставались ни с философией, ни с Откровением, установив между ними глухую перегородку. Почему, в самом деле, нельзя быть уверенным в том, что Аверроэса нельзя опровергнуть, и все же при этом считать, что даже наиболее изощренным доказательствам далеко до бесконечной мудрости всемогущего Бога? Я бы не сказал, что с точки зрения логики такая позиция безупречна, а с точки зрения философии она великолепна, но сочетание слепого фидеизма в теологии со скептицизмом в философии отнюдь не является таким уж необычным явлением в истории человеческой мысли. При рассмотрении этой проблемы мне чудится, будто я слышу голос кого-то из этих мыслителей с «раздвоенным сознанием», обращающийся сам к себе: вот всё, что философия может сказать о Боге, человеке и человеческой судьбе, и хотя может сказать она лишь немногое, однако это немногое, по крайней мере, исчерпывающе доказано, и я не могу заставить философию сказать что-нибудь еще. Если бы мы жили в нехристианском мире, такие выводы были бы не только необходимы, они были бы истинны. Но Бог уже открылся нам, и мы теперь знаем, что то, что представляется необходимым в свете конечного разума, не обязательно истинно. Поэтому давайте принимать философию за то, что она есть: а она есть знание того, что человек принимает за истинное в том случае, если абсолютная истина не дана ему в Божественном Откровении. Мыслителей такого типа можно было отыскать в университете Парижа в XIII веке. Насколько мне известно, нет никакой причины предполагать, что, например, Сигер Брабантский и Боэтий Дакский - оба аверроисты в философии - не были совершенно искренними в своей религиозной вере. По крайней мере, таковым было мнение Данте в отношении Сигера, ибо если бы он имел хоть малейшее сомнение относительно веры Брабантца, он не поместил бы его в четвертом небе солнца, вместе с Альбертом Великим и Фомой Аквинским [6] , Помимо этой первой подгруппы латинских аверроистов, существовала еще одна, члены которой были точно так же уверены в том, что философия Аверроэса является абсолютной истиной, но при этом испытывали затруднения в примирении ее с религиозными верованиями, уже хотя бы потому, что таковых у них не было. Часто говорится, и не без достаточных оснований, что цивилизация Средних Веков была в основе своей религиозной. И все же даже во времена возведения великих соборов и Крестовых походов далеко не все были святыми. Неправильно было бы даже предположить, что все были ортодоксами; имеется достаточно достоверных сведений о том, что в конце XIII века на улицах Парижа и Падуи можно было встретить неверующих, вполне убежденных в своем неверии. Когда такие люди оказывались еще и философами, деизм Аверроэса становился их естественной философией. Что касается Откровения, то хотя они, по крайней мере, на словах, высказывали уважение к его учениям, ни один из них никогда не упускал возможности попытаться доказать с помощью необходимых аргументов то, что являлось абсолютной противоположностью тому, во что они должны были верить. При взгляде со стороны, члены этой второй подгруппы говорили почти то же самое, что и члены первой подгруппы, однако тон их был другим, и хотя они были вынуждены проявлять осторожность, они обычно находили возможность высказаться так, чтобы их поняли.

[5]

известна также как «концепция «двух истин»»,- пер.

[6]

Божественная комедия; Рай, X, 133-138.

Одним из лучших образчиков этой разновидности мыслителей, несомненно, был французский философ Иоанн Жоденский, более известный историкам как сподвижник Марсилио Падуанского в той кампании, которую тот вел против светской власти римских Пап. Всякий раз, когда в своих комментариях к Аристотелю он достигал тех критических точек, где его философия вступала в противоречие с выводами христианской теологии,

Иоанн всегда подчеркивал свою полную преданность религиозной ортодоксии, но делал он это довольно странным образом. В некоторых случаях ему так явно нравится напоминать нам обо всем том, во что он просто верит, но не может доказать, что начинаешь задумываться, что же его интересует больше: то, что во все это просто следует верить, или то, что ни одно из положений веры нельзя доказать? Приведем характерную цитату: «Я верю и тверд в убеждении, что субстанция души наделена естественными способностями, чья деятельность независима от каких бы то ни было телесных органов.... Такие способности относятся к более высокому уровню, чем телесность, и намного превосходят ее возможности. И пусть душа связана с материей, она, тем не менее, осуществляет (интеллектуальную) деятельность, в которой телесное вещество не принимает участия. Все эти свойства истинно принадлежат ей, просто и абсолютно в соответствии с нашей верой. И еще - нематериальная душа может страдать от материального огня и может соединяться со своим собственным телом после смерти, по повелению того самого Бога, который ее сотворил. С другой стороны, я бы не взялся доказывать все это, но я полагаю, что в такие вещи следует верить простой верой, как и во многие другие вещи, в которые следует верить без доказывающих аргументов, просто полагаясь на авторитет Священного Писания и чудес. Кроме того, именно в этом и заключается достоинство уверования, ибо теологи учат нас, что нет никакой заслуги в том, чтобы верить в то, что разум может доказать». По большей части, однако, Иоанн Жоденский удовлетворяется тем, что отпускает какую-нибудь шутку, которая не позволяет читателям воспринимать серьезно его наиболее формальные демонстрации своей веры: «Я действительно верую в то, что это истинно, но я не могу этого доказать. Да сопутствует удача тем, кто может!» И еще: «Я заявляю, что Бог может это сделать, но как - я не знаю; Бог знает». По другому случаю, после пространного доказательства того, что креационистская идея является невозможной с философской точки зрения, Иоанн утверждает, что нам все равно следует в нее верить. Конечно, добавляет он, ни один философ никогда не мог бы придумать ничего подобного, «и это не удивительно, ибо невозможно прийти к идее творения просто из наблюдения эмпирических фактов, равно как нельзя подтвердить ее аргументами, позаимствованными из чувственного опыта. И вот: почему древним, которые черпали свое знание из рациональных аргументов, подтвержденных чувственным опытом, никогда не удавалось вообразить подобный способ создания чего-либо». А вот и финальный штрих: «Следует добавить, что акт творения случается очень редко; до сих пор имел место только один такой акт творения, и произошло это очень давно». В иронии Иоанна Жоденского есть нечто вольтерианское, и все же его шуточные замечания, выраженные тщательно подобранными словами, представляют собой только то, что можно выразить на письме словами, но, как известно, часто изустно можно выразить больше, чем на письме.

В году 1277 от Рождества Христова епископ Парижа Этьенн Тампьер на торжественной церемонии осудил 219 утверждений, позаимствованных из писаний Аверроэса или выражающих аверроистские взгляды. Простое перечисление этих взглядов уже само по себе является достаточным доказательством того, что чистый рационализм в конце XIII века получал все более широкое распространение. В некоторых из осужденных утверждений прямо говорится: «нет более возвышенной жизни, чем жизнь философская» (Утвержд. 40); «в мире нет мудрости иной, чем мудрость философов» (Утв. 154); «ни во что нельзя верить, кроме того, что или самоочевидно, или может быть выведено из самоочевидных утверждений» (Утв. 37). Такие заявления были ничем иным, как вызовом первенству Откровения, превосходству Христианской мудрости и непогрешимой истине Откровения. Но и этим дело не ограничивалось: некоторые из утверждений заходили слишком уж далеко: «Христианское Откровение является препятствием учености» (Утв. 175); «знание теологии никому не прибавляет знаний ни на йоту» (Утв. 153); «теология зиждется на выдумках» (Утв. 152).

Такой аверроизм уже не был аверроизмом самого Аверроэса, который сохранял, по крайней мере, искреннее и глубокое уважение к морализующей силе Бого-откровенных религий. Такой аверроизм имел больше общего с позицией Сигера Брабантского и Боэтия Дакийского, для которых простая вера была достаточной, чтобы сдерживать даже самые смелые философские спекуляции. Собственно говоря, ничего подобного в предыдущей истории мысли не было; этот аверроизм предвосхищал критику религиозных догматов. Такая критика, например, была характерной особенностью французских мыслителей XVIII века. На то, что «так называемое Откровение» является мифическим по своему происхождению, указывал еще Фонтенель в своей книге «История оракулов» («Прорицания», 1687). Но Фонтенель был очень осторожным человеком: он давал всего лишь легкий намек на то, что в действительности было у него на уме. А вот за четыре столетия до него некоторые аверроисты открыто и ясно об этом заявляли.

О существовании средневекового рационализма никогда не следует забывать тем историкам, которые исследуют происхождение так называемого современного рационализма, ибо аверроистская традиция, несомненно, входит в непрерывающуюся цепочку, которая тянется от Магистров Свободных Искусств из Парижа и Падуи до «Вольнодумцев» семнадцатого и восемнадцатого столетия. Но еще более важно постоянно помнить об этом тем, кто с легкостью загоняет в какую-нибудь простую формулу шесть веков средневековой цивилизации. Какова была бы интеллектуальная жизнь Средних Веков, если бы Бл. Августин никогда не существовал, сказать я не в состоянии, однако точно так же я не могу и вообразить, что произошло бы со средневековой мыслью, если бы на нее не оказывали влияния Аверроэс и его Латинские последователи, не только потому, что она была бы много беднее, но также и потому, что если бы они не существовали, сам Фома Аквинский оказался бы совсем другим.

Глава III ГАРМОНИЯ РАЗУМА И ОТКРОВЕНИЯ

Несмотря на принципиальное противостояние Теологии и Рационализма, они в тринадцатом веке имели одну общую черту: однобокость. Теология утверждала, что в Откровении доступно пониманию все, а Рационализм придерживался той точки зрения, что в Откровении ничего не доступно пониманию. Историческое значение Св. Фомы Аквинского заключается в том, что он был первым средневековым мыслителем, который добрался до корней этого затруднения. Но было бы несправедливым по отношению к его предшественникам забывать и о том, что они сделали для того, чтобы прояснить эту проблему. Моисей Маймонид, величайший из еврейских теологов, четко определил в своем трактате «Путеводитель колеблющихся», что именно нужно для полного разрешения этой проблемы. Уже в начале тринадцатого века обозначилась всё крепнувшая тенденция среди самих христианских теологов разграничивать суть того, во что мы веруем, и суть того, что мы знаем. И Александр Хальский, и Св. Бонавентура, и еще более явно Св. Альберт Великий - все они упорно настаивали на принципиальной важности такого разграничения. Но истинный реформатор - это не просто тот, кто видит, что нужна реформа; не является реформатором и тот, кто к месту и не к месту проповедует необходимость реформы; истинный реформатор это тот, кто совершает ее. Св. Фома Аквинский был прекрасно подготовлен к тому, чтобы разрешить проблему такого рода, ибо то была проблема определения порядка вещей. Всякий, кто хоть сколько-нибудь знаком с его творениями, хорошо знает, что он просто не мог не распределять все по соответствующим местам. Всему свое место, соответствующее место для всякой вещи. В быту помещение чего-либо в соответствующее место представляет собой относительно простую проблему. Редко она выходит за рамки того, чтобы класть ту или иную вещь каждый раз в определенное место и запоминать, куда именно. В философии не так. Здесь есть только одно возможное место для любой данной вещи. Если не отыскивается искомая вещь, то она потеряна, но не в обычном смысле, что ее нельзя найти там, где предполагаешь ее отыскать, а в смысле (который радикальным образом отличается от обычного), что ее вообще нельзя нигде найти. Вне соответствующего места вещь просто не может существовать. Ибо место для каждой вещи определяется в философии по ее существу, и если не знать изначально, что из себя представляет эта вещь, нельзя определить ее отношение к тому, чем эта вещь не является. Общую идею такого метода, если преподносить ее как некий абстрактный принцип, понять достаточно легко, но нельзя применять его к конкретным случаям, если применяющий не обладает двумя интеллектуальными качествами, сочетание которых в одном и том же уме имеет место достаточно редко: полной интеллектуальной скромностью и почти безрассудной интеллектуальной смелостью. Св. Фома Аквинский обладал обоими этими качествами, да еще в удивительно высокой степени. То, что он обладал интеллектуальной скромностью, видно из того, что он всегда начинал размышление, принимая вещи таковыми, какие они есть. Фома Аквинский никогда не считал, что рассматриваемые вещи будут соответствовать его собственному определению этих вещей. Совсем наоборот: то, что он называл истинным знанием вещи, представляло собой адекватное интеллектуальное выражение этой вещи в таком виде, в каком она является самой по себе. Но помимо этого, он обладал также и интеллектуальной дерзновенностью, ибо, приняв вещь, как она есть, он затем обращался с нею в соответствии с ее природой, и делал он это неистово, бескомпромиссно. Если вернуться к обсуждавшейся нами проблеме, то главным затруднением здесь было то, что некоторые теологи хотели заниматься теологией в рамках философии, а с другой стороны, некоторые философы хотели заниматься философией в рамках теологии. Следовательно, для выхода из этого затруднительного положения у Св. Фомы Аквинского был лишь один путь: заниматься философскими проблемами как философ и теологическими проблемами как теолог.

Для того, чтобы прояснить обсуждаемое затруднение, попробуем начать с определения существа религиозной веры. Иметь веру - это значит принимать нечто потому, что это нечто явлено Богом. А теперь - что значит иметь науку (т. е. научные убеждения - пер.)? Это значит принимать нечто, что воспринимается как истинное в свете естественного разума. Всем, кто занимается отношениями Разума и Откровения, ни в коем случае не следует упускать из виду это существенное различие между этими двумя типами принятия истины. Я знаю благодаря разуму, что нечто истинно, потому что я вижу, что оно истинно, но я верю в то, что нечто истинно, потому что Бог сказал, что оно истинно. В этих двух случаях причины моего принятия истины совершенно различны, и, следовательно, науку и веру следует рассматривать как два совершенно разных типа принятия истины.