Разум океана. Возвращение в Итаку
Шрифт:
«Так долго не продержаться», — подумал капитан.
…Он закрыл глаза, и когда снова открыл их, госпитальная тишина оглушила капитана Волкова.
Он снова был в Бриссене.
«Я должен был ожидать этого, — подумал капитан. — Как-то не думалось раньше, но, вероятно, подспудная мысль оставалась, мысль о том, что и меня судьба может подвергнуть такому испытанию. Впрочем, зачем я им? Разве мало здесь своих штурманов и капитанов? Много, даже излишек есть, и уходят они плавать под чужими флагами, у них это в порядке
Он взял сигарету из пачки, оставленной Коллинзом, и закурил.
«Хорошо, — подумал капитан, — пусть козыри у Коллинза крупные, пусть мне могут не поверить и я буду осужден. Готов ли я к этому? Вынесу ли наказание? Ведь пойди «Кальмар» южным проливом, мы бы давно сдали улов и сейчас промышляли бы снова. Но ведь никто не знал, что на пути траулера… Да, никто не знал. А ты обязан был предугадать это, капитан Волков. Просто все, капитан. Сейчас ты русский человек, и за этим определением ой как много стоит… А отними у себя родину, дай ее отнять, и нет тебя больше — ни русского, ни человека».
Лежа на койке в портовом госпитале Бриссена и глядя в потолок широко раскрытыми глазами, он вспомнил, как встретил Бориса Стрекозова в Гавре, откуда перегонял траулеры, построенные для нас французской фирмой. Этим занимаются обычно ребята из перегонной конторы «Мортрансфлот», но у них не хватало людей, вот и обратились за помощью к промысловикам. Словом, капитан прожил в гаврской гостинице уже с неделю, когда в баре к нему подошел один и спросил:
— Скажите, месье, вы не из России?
Капитан ответил утвердительно.
— Мне кажется, вы учились в мореходном училище. Ваша фамилия Волков?
— Верно, — сказал капитан. — Вы угадали…
— Нет, я просто узнал вас… А вы… ты не помнишь меня, Волков?
Капитан внимательно посмотрел на него. Одет прилично, худощав и подтянут, ничего примечательного, потом капитан понял, что в гражданской одежде никогда раньше его не видел, потому и не узнал сразу; глаза, правда, странные, просящие глаза.
— С радиотехнического я, Борис Стрекозов, помнишь, в мореходке в самодеятельности участвовал…
— А-а… Помню, — сказал капитан. — Плясун.
— Верно, — обрадовался Стрекозов. — Сядем в углу, выпьем за встречу. Не побоишься?
Капитан пожал плечами и направился к столику. Он подумал, что и пьет-то со Стрекозовым как с иностранцем… Молчание затягивалось, и капитан наконец спросил:
— Живешь-то как?
— Неплохо. Работаю экспертом в электронной фирме. Женился на дочери одного из директоров, он тоже из семьи русских эмигрантов… Сейчас еду в Штаты, в командировку, жду «Эль-Франс», в рейсе буду проверять на нем электронное оборудование. Вообще, Волков, здесь можно развернуться, имей только голову на плечах да крепкие руки…
— И дядю, — добавил Волков.
— Как? — не понял Стрекозов.
— Родственничков, говорю, богатых по линии жены надо иметь. Таких, как у тебя.
— А, конечно, они помогли мне, — сказал Стрекозов. — Но только здесь для делового, поворотливого человека, который знает, чего хочет, для такого здесь все условия, не то что у нас…
Он так и сказал «у нас», Волков отметил это и усмехнулся. Но Стрекозов по-своему понял это.
— Только не подумай, что я агитирую, а то, чего доброго, врежешь и для себя только неприятностей наживешь…
— А ты и не агитируешь вовсе, — сказал капитан. — Разве что за Советскую власть?
Стрекозов опять недоуменно поглядел на Волкова, но не стал допытываться.
— Оглянись, — сказал капитан. — Ты и без моей помощи синяков себе наставил.
Стрекозов повернулся к зеркальной стене.
— Видишь? Глаза у тебя, как у побитого пса. Жалкие. Такими и останутся до конца.
Стрекозов взболтнул виски в стакане:
— Шутишь… Да, тебе это можно. А здесь шуток не любят. Так-то, земляк…
«А какие сейчас глаза у меня?» — подумал капитан.
Он опустил веки, словно боясь увидеть свои глаза и прочесть там нечто такое, на что не имел права.
«Я будто стыжусь… А есть ли для этого основания? — спросил себя Волков. — Да, уже то, что дал загнать себя в ловушку… Почему я не остался в море, там, где остались мои ребята? Но ведь на Овечьем острове я оказался помимо воли, и надо было выжить ради истины, ради того, чтобы люди узнали, что произошло в ту ночь… Случись все по-другому — я последним ушел бы с корабля или не ушел бы вовсе, будь хоть какая-то моя вина в том, что корабль попал в катастрофу. В этом я могу поручиться перед самим собой. Но что я должен сделать сейчас?»
Капитан закурил сигарету и вспомнил, как тогда, у берегов острова Бруней, на борту обледеневшего «Кальмара» он искал выход для всех…
…Тогда он обдумывал несколько вариантов сразу и отбрасывал их, все они не годились. Оставаться на месте? Люди измотаны до предела, лед растет, ветер усиливается, траулер все больше теряет остойчивость. Еще немного — и груз, приложенный в верхней части судна, накренит траулер до критической величины, а удары волн довершат дело.
Выброситься на берег? Пожертвовать судном? А спасутся ли при этом люди? О скалистые берега Брунея «Кальмар» разобьется в щепки, и не станет ни судна, ни экипажа…
Капитан дал полный ход. Траулер дернулся. Стоявший за штурвалом матрос крепко ухватил рукоятки штурвала и переложил его влево.
Капитан нагнулся к переговорной трубке, хотел предупредить старпома о своем замысле — и дикий вопль толкнул его в спину: «А-а-а-а!»
Матрос вдруг поднял руки, схватил себя за волосы, штурвал качнулся и бешено завертелся вправо.
Темная завеса стерла едва светлевший горизонт, она поднималась все выше, нависая над полубаком и рубкой «Кальмара», выворачивалась, стремясь обнять беспомощное тело траулера.