Разведчик с Острова Мечты
Шрифт:
— Пожалуй. Гляжу, вам, ребята, здесь скучать не приходится. Загадка на загадке…
— А как же. Жизнь кипит и явная, и потаенная. Только послушай доброго совета, Шагалан: не пытайся сунуться в ее скрытые потоки. Обварит любопытный нос по самые плечи.
Они сидели на останках телеги, подпирая спинами заднюю стену кухни. Дождь совсем перестал, вместе с ним присмирела и боль под темечком. По задворкам, заросшим бурьяном, шелестел мягкий теплый ветер. Приятная истома накатывала все настырнее. Шагалан вдруг осознал, что его неудержимо клонит ко сну, — видимо, сказывались беспокойная ночь и бурное утро. Голоса дружков, давно уведших разговор на мелкие повседневные темы, пересуды с воспоминаниями, начали плавно затихать и отдаляться. Напряжением воли он выдернул себя из волн дремы, вскинул голову.
— Разморило? —
Справа Ретси сосредоточенно возился с чем-то на колене.
— Ты не стесняйся, Шагалан, — изрек, не оборачиваясь. — Хочешь, ступай в дом, ложись и выспись нормально. А то вечером затевается большая гулянка, силы потребуются.
Разведчик подавил зевок:
— А где там ложиться? Вроде бы собирались место выделить.
— Ерунда. Пока народу мало, занимай любое. До вечера разберемся, чаю, кое-кто наверняка туда ночью не вернется. — Он многозначительно подмигнул. — А дерзнут ерепениться — не тушуйся, осади жестко. Ведь сумеешь?
Лишь тяжело поднявшись на ноги, Шагалан понял, чему с таким увлечением предавался Ретси. На его колене расстилался широкий лист какого-то растения. Ловкими умелыми движениями ватажник высыпал на него горсть желтоватой трухи из мешочка, соорудил аккуратную, вытянутую поперек горку и принялся бережно скручивать лист. Расползавшуюся труху приходилось то и дело поправлять. Скатав трубочку, Ретси подогнул ей концы и оглянулся на приятелей весьма гордый собой.
— На этот раз здорово получилось! Шагалан, поучаствовать не желаешь?
— Веселинка?
— Она самая. Качество отменное, не сомневайся.
Разведчик подцепил с колена Ретси несколько оброненных крупинок, растер пальцами, понюхал. Произнес с прохладцей:
— Впрямь отменное. Мигун неплохо поработал. Только я говорил — не употребляю.
— Брось, Шагалан! — На раскрасневшемся лице Эркола играло предвкушение праздника. — Снадобье совсем легкое, а удовольствия полно. Не бойся, попробуй!
— Не боюсь, но не хочу. — Ответ был вовсе без следа эмоций.
— Ну, как знаешь. — Ретси пожал плечами. — А то мы бы поделились запасами.
— Спасибо. Как-нибудь в другой раз, — хмыкнул Шагалан и двинулся прочь.
За спиной часто защелкало огниво. Дойдя до угла кухни, юноша на секунду оглянулся на тесно склонившихся к едва тлеющей трубочке приятелей. Призрачное облачко дыма витало над ними, даже на расстоянии чувствовался слабый сладковатый аромат. Каждый поочередно делал жадную затяжку, откидывался назад выдохнуть струйку дыма и гнулся за свежей порцией. Сам Шагалан ни разу до сей поры этого состава не курил, хотя слышал о нем немало.
Волею Творца сгинуло в веках имя человека, кому первому пришла в голову мысль попробовать неприметную сероватую травку-балочницу. Исстари она, заполонявшая сырые темные овраги, с успехом применялась в качестве лекарства, входила во множество знахарских рецептов, благо запасы исчислению не поддавались. Полагали, будто ее отвар снимает всяческие боли, взбадривает тело и разум. Однако стоило кому-то безвестному поджечь высушенную траву, как эффект получился ошеломляющий: привычная безобидная травка оказалась мощным дурманом. Надышавшийся дыма человек не терял сознания, но впадал в беспричинную безудержную радость. Он мог петь и хохотать как безумный или, наоборот, ошалелый сидеть неподвижно, улыбаясь внезапно радужному миру вокруг. Через полчаса-час все улетучивалось, возвращалось на законные места, краски тускнели, звуки глохли, сохранялась только память о прошедшем взрыве да потаенное желание пережить его вновь. Чудодейственная трава прекратила быть балочницей и обернулась веселинкой. Круг ее почитателей быстро рос год от года, отповеди Церкви гремели втуне. Да и как унять пагубу, если благородные полководцы нередко одаривали перед боем каждого воина затяжкой для храбрости? Мало того, невероятная распространенность и немудреность обработки позволяли самому последнему бродяге или крестьянину-сермяжнику забыть на время горести своей непутевой жизни, упиваясь минутами беззаботного блаженства. И кому какое дело, что рядом зарастают брошенные поля и плачут голодные дети?
Безусловно, веселинка была довольно легким зельем. Никто не сравнил бы ее, скажем, со страшным даром южных народов асканом, чьи неистовые галлюцинации за считанные месяцы выжигали у человека рассудок, а состав — внутренности. В отличие от этого, с веселинкой жили годами, десятилетиями, многие мнили ее вообще безвредной, что, впрочем, вряд ли соответствовало истине. Шагалану навсегда запомнился квартал в Амиарте, в который привел его как-то знакомый торговец. Это место на окраине все старались обходить стороной не столько из страха, сколько из отвращения. Его населяли люди, порабощенные веселинкой. Беднее самого убогого захолустья, он скорее напоминал болото из нечистот, где посреди жуткой грязи и вони бесцельно бродят худые, дрожащие фигуры. Обитающим здесь уже ничего не было нужно: ни еды, ни дома, ни семьи. Они забыли о любви и достоинстве, знали только одну дорогу — к ближайшим зарослям травы, только одну заботу — затянуться сладковатым дымом. Зимние холода выкашивали квартал почти наполовину, но по весне являлись новые изгои. Подчас, набрав большую гору снадобья, эти ходячие растения попросту умирали около нее от голода. Вдобавок, рассказывают, коварная веселинка ухитрялась напоследок еще раз обмануть своих рабов. С годами эйфория от курения неуклонно слабела и в конце концов исчезала вовсе, тогда как промежутки между приемами заполняла беспросветная тоска. Опустившиеся люди начинали бегать за очередной порцией, лишь бы спрятаться от затоплявших их волн могильного ужаса. Заурядным делом становились самоубийства. Приходящая в радужных лучах наслаждения, травка-веселинка уходила под аккомпанемент смертных воплей…
Шагалан вернулся в знакомый дом-казарму, по-прежнему малолюдный, пройдя мимо рядов, выбрал лежанку в углу и растянулся на ней. Потребовались считанные минуты, чтобы убедиться — сон, недавно такой настырный и манящий, пропал без следа. Закинув руки за голову, разведчик все же постарался расслабиться. Анализировать ситуацию не стремился — время не приспело. Фактов набралось уже много, но они продолжали кружиться в своем хаотичном танце. Где-то за стенкой обстоятельно бубнили два низких голоса. Речь вроде бы велась о ценах на зерно, что в этой разбойничьей деревне могло показаться странным. Под окном прошли несколько человек, послышался заливистый женский смех. Женщина, совсем молодая, определенно кокетничала с кем-то. Морщинистый седобородый мужик с угрюмой миной уселся возле печки и принялся ее разжигать. Разгораться та не желала. Мужик, глухо чертыхаясь, вытаскивал из топки дрова, закладывал их в другом порядке, повторял попытку. От упорного раздувания углей он скоро начал кашлять и тереть рукавами лицо. Едкий дым повис в проходах между лежанками. Шагалан, закрывший щипавшие глаза, отрешенно прислушивался к возне. Он еще успел отметить про себя гул и треск зацепившегося за жизнь пламени, когда незаметно уснул.
Разбудил его топот множества ног и рокот голосов. Пока садился, дверь распахнулась, и в комнату посыпалась шумная толпа. Собственно, вошедших было человек пять, зато гомон они поднимали за десятерых. Сразу обозначилось общее настроение — возбужденная радость. Среди толпы Шагалан узнал только Опринью, но тот находился где-то сбоку, во главе же процессии двигался настоящий богатырь. Точь-в-точь такими их описывали предания: огромного роста, с широченной, обтянутой кольчугой грудью, с развевающимся позади красным плащом. Длинный меч на боку у обычного смертного вполне сошел бы за двуручный. Под красные сафьяновые сапоги, перепачканные и мокрые, быстро натекали темные лужицы. Лицо великана обрамляла буйная грива совершенно белых волос. Лишь присмотревшись, разведчик понял, что он вовсе не стар. Резкие рубленые черты, властный излом мохнатых бровей, внимательные серые глаза. Человек стремительным шагом приблизился, внезапно остановился, широко расставив ноги.
— Это и есть ваш новичок? — Голос напоминал звуки охрипшей трубы. — Щуплый чего-то больно. Да и мальчишка совсем.
— Зато, говорят, ловок, чертенок, до крайности, — ответил кто-то сзади. Шагалану показалось — Опринья.
— Да уж, — насмешливо прищурился великан на юношу, — если Кулю сумел усовестить, значится, ловок. И не робкого десятка. Наставника ему нашли?
— Ретси с дружком взялись опекать. Мыслю, пускай попробуют.
— Пускай попробуют. Наставники, кол им в печень! — фыркнул беловолосый.