Разведенные мосты
Шрифт:
И вот эпиграф:
«Солнце меркнет в Небеси:
Черти правят на Руси».
Иван Бунин
А вот второй эпиграф:
«Где бы в человека ни стреляли,
Пули все мне в сердце попадали».
Э. Межелайтис
Вошла молоденькая и очень хорошенькая девочка, тихо сказала:
— Готово.
И вышла.
Банкир поднялся. И показал на бесшумно раздвинувшуюся в стене дверь:
— Проходите, пожалуйста! Там нам приготовили чай.
Мы идём в другую комнату, а я думаю: уж не во сне ли со мной происходит эта сцена? С чего бы это?.. Наум Гранский и такие речи? Он-то, казалось бы, должен радоваться переменам, происшедшим в нашем государстве? Был офицером, мотался по морям и океанам, ползал на своей подводной лодке на большой глубине под вечными льдами; всюду
В небольшой, квадратной и просто обставленной комнате был накрыт стол. Мы сели, и банкир, ко всё возраставшему моему удивлению и недоумению, стал читать листок:
«В разноплемённой Москве снова судят русского человека по антирусской оккупационной статье 74 УК. Судят его только за то, что он русский. Никакого другого криминала за ним нет. Очередной жертвой оккупантов стал русский офицер запаса и журналист, активист российского Палестинского общества Юрий Иванович Макунин, обитатель коммуналки в районе 64 отделения милиции Москвы.
Оккупационная антирусская статья 74 УК появилась в России вместе с оккупантами. На всей территории нынешней России почти ежедневно идут суды над русскими людьми с обвинениями по статье 74 УК. Если оккупантам не удаётся подогнать обвинение к этой статье, то русского просто убивают. Сегодня оклеветан оккупантами и подведён под статью 74 УК ещё один русский — Макунин Ю. И. А судить его будет, конечно, нерусский судья Мамедов Азир Исаакович, один из оккупантов. Этот факт говорит о полной дискриминации русских в России и о том, что русских в России на пушечный выстрел не допускают к юридическим должностям и власти.
Макунина ожидает участь Кости Смирнова-Осташвили, осужденного по статье 74 УК и затем убитого оккупантами в 1990-м году только за попытку сказать слово в защиту русского народа, лишённого всех прав на своей земле. Мартиролог русских, убиенных по статье 74 УК, бесконечен. Их именами пишется история Русского сопротивления.
Русские люди! Не будьте равнодушны к судьбе своего соотечественника. Над каждым из вас рано или поздно зависнет топор антирусской статьи 74 УК, как сегодня он завис над головой Юрия Макунина.
Русские! Вам терять нечего, кроме цепей 80-летнего рабства! В нынешней смертельной ситуации, когда потомки оккупантов поставили себе цель — уничтожить остатки русских, вы можете надеяться только на себя. Трагическая судьба Святого Белого движения, боровшегося с оккупантами в одиночку в 1917—20-х годах, а также исторический опыт последнего столетия и последних лет показали, что ни один из народов России и мира не поддержит вас в борьбе за освобождение от рабства, так как все они сидят на вашей шее. Если вы выйдете живыми из смертельной схватки с врагами Отечества, то впредь ради самосохранения вам придётся жить по принципу великого Юлия Цезаря: «Избави Боже меня от друзей, а с врагами я и сам справлюсь».
Последнюю фразу банкир зачитал на высокой ноте и решительно поднялся, отдёрнул занавеску на окне и жестом полководца показал на двор, где колоннами бегали молодые люди в пятнистых униформах.
— Посмотрите на них! Посмотрите! — кричал банкир. Только они и могут спасти русских! Это — ополчение! Фаланги русских, готовых по моей команде ринуться в бой. Слышите: по моей команде! И только по моей!.. Надеюсь, вы меня понимаете, ваше величество, господин писатель?..
Я вяло, безо всякого одушевления отвечал:
— Опять господин. Обращались бы ко мне как-нибудь попроще. На господина-то я уж и совсем не похож. Я бедный, получаю от ваших щедрот жалкую пенсию, гонорары за книги мне не платят, ну, а бедные господами не бывают.
— Бедный, говорите? Вы бедный? — громко, почти нараспев выкрикивал банкир. — Мне бы вашу бедность! Да будь я автором хотя бы одной полезной для моего народа книги, я бы за такую судьбу отдал все богатства мира. Вот тогда бы я стал настоящим богачом и настоящим господином.
— Да зачем же вам непременно нужно быть господином? Жили мы товарищами семьдесят лет — и хорошо было. Никому не кланялись; мы тогда все были господами. Кличут тебя товарищем, а ты чувствуешь себя господином. Вся Россия — твоя собственность! Все богатства страны — твои богатства. А теперь… Какой же я господин?..
Замолчали. Оба задумались. Не знаю, о чём сейчас думал этот удивительный, таинственный человек, но мне вдруг вскинулась мысль: уж не дурачит ли меня этот капитан первого ранга, получивший вдруг от новой власти такие богатства?.. Он, конечно же, еврей, а всему миру известно: евреи большие пересмешники. Судьбе было угодно кинуть меня в молодом возрасте в газету «Известия». В журналистском коллективе было много евреев, — процентов восемьдесят-восемьдесят пять. Папа Сталин трижды на моей памяти пытался потеснить сынов Израиля из печати, но они цепко держали в своих руках эту пятую власть, как называл печать Наполеон. И власть эта была посильнее всех остальных властей в государстве. Я помню, какая дубина была у меня в руках, когда я был собкором «Известий» по Южному Уралу, затем по Донбассу. Взмахну этой дубиной, то бишь катану статьёй или фельетоном, — и полетели головы любых начальников. Но сейчас-то моя речь не об этом; сейчас я думаю о том, какие пересмешники были мои сослуживцы Евгений Кригер, Борис Галич, Самуил Аграновский, Абрам Браиловский. У каждого найдут слабость и смешную сторону; каждого осмеют, ославят. Был у нас золотой человек, заместитель главного редактора Алексей Васильевич Гребнев — назвали его Тишайшим; был Николай Дмитриевич Шумилов, отсидевший по Ленинградскому делу в одиночной камере пять лет и разучившийся улыбаться, он у них вдруг становится Сеньором Помидором, а меня за то, что я уже тогда печатал книги и подвергался разносной критике от их братьев-евреев и, несмотря на это, упорно продолжал писать повести и рассказы, обозвали Ивашкой-Неваляшкой и Ванькой-Встанькой. Но, может быть, и он вот решил разыграть меня таким оригинальным и таинственным способом?..
Одним словом, чем больше я его слушал, тем мучительнее думал: что же это за экземпляр сидит передо мной и с таким жаром разворачивает патриотические мысли? Доведись послушать банкира евреям, они бы тотчас и назвали его фашистом. Но, может быть, он и не еврей совсем? Но тогда каким же образом попали в его руки такие богатства?
И я невольно думал: а может, и бывают среди банкиров «краснокоричневые»? Был же у нас генерал Рохлин!.. И Борис Петрович Миронов, великий патриот России, каким-то чудодейственным способом сделался министром по печати в ельцинском правительстве. Но, может быть, и вот этот?.. И, наверное, еще можно назвать несколько имён, но Рохлин же не был банкиром? Но тогда кто же передо мной? И как же это я, профессиональный литератор, инженер человеческих душ, а никак не могу определить, что же это за фрукт, мой собеседник?..
Наум Гранский, развивая передо мной свои умозаключения, тоже, видимо, испытывал затруднения, и, может быть, даже он сожалел, что распахнул так широко свою смятенную душу; он всё чаще прерывал ход своих мыслей, устремлял свой взгляд в окно, из которого открывался весь тыловой двор банка, где собиралось всё больше людей, — тут появлялись и женщины, видимо, жёны дружинников, а может, в дружине банкира был и женский отряд. В дальнем углу в беседке колготилась стайка ребят школьного возраста; я смотрел на них и думал: «У него и ребята есть, и, наверное, девочки».
В северной столице, как и в Москве, пока ещё не очень заметно для глухого обывателя, но для людей наблюдательных, мыслящих зримо закипал котёл межнациональных отношений; люди на улицах, в парках всё чаще могли встретить белую девицу, гулявшую с негром, или женщину кавказского или восточного вида с детской коляской и со стайкой бежавших за нею ребятишек. Русские люди останавливались, с любопытством разглядывали молодую женщину, имевшую так много детей. Русскую-то молодую мать можно увидеть только с одним ребёнком, ну редко-редко за ней бежал ещё и второй, а чтобы вот так — целая стайка! — такое мы видим только у людей восточных.
Ну, и конечно же, такие живые, всё чаще повторяющиеся «картинки» не могут не вызывать у русских людей грустных размышлений: мы-то убываем, а их становится всё больше.
Банкир вдруг заговорил:
— Рохлин совершил ошибку: вслух сказал о своих планах. Он хотя и генерал, но нарушил главное правило развязанной с нами войны: молчать о своих планах. Сила нашего врага и заключается в том, что они говорят одно, а делают другое. Нынешний враг ничего не говорит о войне. И вообще: он делает вид, что никакой войны он с нами не ведёт. Нынешний враг улыбается. Его главное оружие — ложь. Недаром же нынешнюю войну называют информационной. А главный объект этой войны — молодёжь. Главный принцип — вывихнуть мозги, повернуть их задом наперёд. И так, чтобы человек смотрел на белое, а оно казалось ему чёрным, смотрит на чёрное, а оно кажется ему белым. В день по всем каналам по сто раз вам покажут бутылки пива с яркими наклейками и с ещё более яркими и даже могучими названиями: «Петровское», «Пугачёв», «Стенька Разин». И тут же: спортсмен-чемпион, популярный артист, заморское рок-поп диво. Вроде бы и не сказали: пиво — это хорошо, больше пейте пива… А в перевёрнутом мозгу отложилось: пиво — это сила, это красота, это кайф. И молодежь ходит по улицам и на глазах у всех пьёт пиво. И, конечно, зелёному недорослю и невдомёк, что его травят, что пиво изготовлено из эрзацпродукта, а чтобы этот недоросль и завтра потянулся к бутылке, в неё хитроумный хозяин пивного завода плеснул небольшую дозу наркотика. Попил молодой человек такого зелья месяц-другой, и он уже раб, он пленный, лишившийся свободы. Отныне он не может жить без пива, а того не ведает, что пиво это и совсем не полезный продукт, а оружие массового уничтожения. Пьющий пиво через два-три года уже больной человек, у него гастрит, а может, и того похуже. Страна лишилась воина и работника.