Разведка боем

Звягинцев Василий Дмитриевич

Новиков ощущал исходящие от чекиста волны острой неприязни и с трудом сдерживаемой агрессивности, но одновременно чувствовал, что подвоха от Артузова ждать не следует. Обычным здравым смыслом или сверхчувственным восприятием Артузов, как в свое время спасенный Новиковым из бериевских застенков Главком ВВС Рычагов, понимал (или вспоминал, однажды уже расстрелянный по приказу Сталина), что опасность для него исходит не от этого человека… А некоторый ущерб для самолюбия он переживет. Голова и пост дороже гонора.

…Х съезд РКП(б) начинался, как и положено. Делегаты съезжались и подходили пешком к зданию Большого театра,

украшенному соответствующими лозунгами и оцепленному тройным кольцом охраны. Предъявляли свои мандаты и проходили в фойе, где без карточек и талонов старорежимного вида девушки в фартучках и наколках угощали чаем, бутербродами с колбасой, сыром, икрой, красной и черной, а в полуподвальных помещениях работали столовые, где можно было поесть и поплотнее. Щи мясные, куриная лапша, котлеты с жареной картошкой, мясные и рыбные пироги. А хлеба, ситного и ржаного, вообще от пуза. На питание делегатов специальным решением было выделено по три усиленных наркомовских пайка. Чтобы товарищи знали, за какое светлое будущее они сражаются.

Правда, не все товарищи перед началом заседания сумели добраться до пиршественных столов. Кое-кого из делегатов у стола мандатной комиссии вежливо просили пройти в соседнюю комнату для уточнения чего-то неясного в документах. А там они попадали в руки не менее вежливых сотрудников секретно-политического отдела. И, накопившись в достаточном количестве, отправлялись для дальнейшего выяснения в ту самую, заботливо очищенную для них внутреннюю тюрьму. Большинству из них ничего особенно страшного не грозило. Ни расстрел, ни даже допрос с пристрастием. Просто – превентивный арест. С последующими извинениями или вручением предписания о немедленном отбытии в действующую армию на мелкую комиссарскую должность.

Тщательно изучивший историю компьютер выбрал из списков делегатов тех, кто сейчас или в следующие годы склонен был выступать против линии Троцкого – Ленина, оголтело поддерживать Сталина, вообще отличался ненужной ортодоксальностью. Требовались разумные конформисты, люди, которые, не слишком раздумывая, проголосуют за любую предложенную резолюцию.

Председатель мандатной комиссии торопливо пробубнил, сколько делегатов избрано на съезд, сколько не смогло прибыть по уважительным и прочим причинам. Неорганизованные выкрики из зала, что такой-то и такой-то прибыли, но куда-то вдруг делись, во внимание приняты не были.

Ленин сидел у края длинного стола, рядом с обтянутой алым ситцем трибуной, украшенной серпом, молотом и римской цифрой «Х». Как бы даже юбилей. Низко наклонившись и опустив правое плечо, он быстро писал что-то на узких полосках бумаги и, кажется, совсем не слушал ритуальных фраз и речей. Из партера был виден только его куполообразный, поблескивающий мелкими каплями пота лоб. Изредка он поднимал голову от своих записей и навскидку простреливал огромное пространство зала настороженными, привычно прищуренными глазами. Наконец он взял слово. Пошел не на трибуну, а к рампе, постоял пару секунд, то ли настраиваясь, то ли пытаясь уловить настроение темного, тоже замершего перед его выступлением зала.

Начал он с сообщения о текущем моменте. Момент оказался вроде бы не таким уж трагическим, в начале девятнадцатого года было не в пример хуже, но и поводов для оптимизма не просматривалось. Что и понятно – надеялись взять Варшаву и Крым, а получили линию фронта севернее Курска. Неприятно. Но на то мы и большевики, чтобы трудности нас сильнее сплачивали и мобилизовывали. Троцкий сидел, откинувшись на спинку стула, скрестив на груди руки, поигрывая жевательными мышцами. Перед ним лежала только что полученная сводка с фронта. Беспартийный Главком Каменев (Сергей Сергеевич, а не тот, который «и Зиновьев»), на время съезда поставленный осуществлять общее руководство обороной Орла, докладывал, что на южном направлении вместо ожидавшегося генерального наступления Слащева отмечаются только многочисленные вклинения подразделений противника силами до роты, хотя и сопровождаемые ураганным артиллерийским огнем. Таковые действия на данный момент могут быть расценены как отвлекающие. Или как разведка боем.

Однако, исходя из данных ВЧК, на орловское направление были спешно сосредоточены практически все боеспособные части Южного фронта и Московского округа. Десять стрелковых и три кавалерийские дивизии. В то же время сегодня около восьми часов утра врангелевцы внезапно, без артподготовки, перешли в наступление на тамбовском направлении. При поддержке большого количества танков и бронемашин прорвали фронт в полосе шириной более десяти километров и форсированным маршем продвигаются вперед. Остановить их нечем.

Далее главком просил разрешения начать переброску войск к Тамбову, одновременно извещая, что на такую перегруппировку потребуется не менее двух суток.

Троцкий, с трудом сдерживая желание вскочить, плюнуть на все и немедленно мчаться на фронт, заставил себя сохранять внешнее спокойствие. Не торопиться. Подумать. Оказался ли Артузов жертвой дезинформации белых или Врангель решил повторить замысел Брусилова в Галицийской операции? Прорыв к Москве через Тамбов стратегически бессмыслен. И расстояние почти вдвое больше, и удобных дорог нет, а главное – белые скоро окажутся в охваченных антоновским восстанием районах. Ровно год назад по аналогичной причине сорвалось наступление Деникина. Он оставил в своем тылу банды Махно, которые перерезали коммуникации и обрекли Добровольческую армию, готовую триумфально вступить в Москву, на беспорядочное отступление. Врангель не может повторить такую ошибку. Значит – хитрый расчет. Заставить Каменева перебрасывать войска к Тамбову и Рязани, и уже потом ударить на Орел! Поэтому – выдержка. В ближайшие сутки все станет ясно.

Троцкий отодвинул телеграмму и переключился на сиюминутные дела.

Ленин торопливо и невнятно бубнил с трибуны о назревшей необходимости «хорошенько перетряхнуть ЦК РКП», «бороться с идейным разбродом и с нездоровыми элементами в партии, которые погубят партию скорее и вернее, чем капиталисты Антанты, эсеры и белогвардейцы», что текущий момент «требует от всех больше дисциплины, больше выдержки, больше твердости. Если мы выкинем из ЦК и из партии несколько сот или несколько тысяч полностью разложившихся «товарищей», партия не только не ослабнет, она окрепнет…».

Зал ничего не понимал, в президиуме началось шевеление и нечто вроде ропота. Особенно засуетились члены Политбюро и Секретариата. Ничего подобного они не ожидали, не обсуждали и не санкционировали. Да вдобавок, осмотревшись, каждый из них наконец заметил, что ряды бархатных кресел зияют слишком уж заметными проплешинами и маловато среди делегатов знакомых лиц.

Ленин же словно ничего не замечал. Увлекшись собственным красноречием и омываемый накатывающимися из партера и амфитеатра волнами разнонаправленных эмоций (возможно, он был от рождения энергетическим вампиром?), Предсовнаркома безостановочно перемещался по просцениуму, то засовывая руки в карманы брюк, то зацепляя пальцы за вырезы черного жилета. Его, что называется, несло.