Разведка
Шрифт:
Теперь, опустив глаза, я прекрасно понимала, почему люди так уверены, что птицы произошли от динозавров. Лапа ястреба выглядит точь-в-точь как нога тираннозавра или любого другого плотоядного динозавра.
Коготь хищной птицы, и ястреба в особенности, – это такая штука, на которую смотришь и с первого взгляда видишь, что это оружие. На них нет ни мышечной ткани, ни пуха, к ним никогда не пристают птичьи перья или клочки шерсти от добычи. Даже крови жертв на них практически не остается, так что они не бросаются в глаза и не вызывают отвращения. Ими быстро и легко поймать и удержать добычу.
Матушка-природа, как мне доходчиво обьяснили родители, отнюдь не глупа. Да и доброй ее не назовешь.
– Смотрите, какие у нее ножки! И похоже, крошка знает, как ими пользоваться! – промурлыкал Марко на мотив старой песенки. Он расхохотался, но смех его внезапно оборвался, будто Марко заткнули рот. Впрочем, не совсем так – просто рот его внезапно превратился в хищно загнутый клюв скопы.
После ног изменяться стала кожа. Она светлела прямо на глазах, становясь пепельно-серой. Вдоль обеих рук протянулись будто прорисованные кистью полосы. Кожа немного вспучилась, и я разглядела очертания перьев. Да, это были птичьи перья, похожие на крошечные деревца, но сплющенные. Они смахивали на паутину, только сотканную из мельчайших сосудов, частично перекрывавших друг друга, в точности как черепица на крыше.
И вдруг, прорвав кожу, плоские, будто нарисованные, изображения перьев стали выпуклыми, трехразмерными. По ним как будто волнами прокатывалась зыбь. Я и глазом не успела моргнуть, как оказалось, что я уже сплошь обросла настоящими птичьими перьями.
Все тело зудело и нестерпимо чесалось, но больно не было. Я с трудом подавила в себе желание почесаться. Все бы ничего, но дело в том, что ни пальцев, ни ногтей в полном смысле слова у меня уже не было. Кости пальцев стали постепенно вытягиваться. И в то же самое время кости моих рук искривились и стали сьеживаться, становясь все легче. Они превратились в полые, заполненные воздухом птичьи кости.
Меняясь, кости издавали чуть слышный, скрежещущий звук. Во время первых превращений это доставляло нам всем немало хлопот. Нужно было, чтобы процесс этот происходил как можно постепеннее.
И вот наконец я стала сьеживаться, прямо на глазах уменьшаясь в размерах. Пол стремительно понесся мне навстречу. И хотя мне приходилось видеть это уже десятки раз, я до сих пор не могла избавиться от страха, что падаю… падаю… падаю – лечу куда-то вниз и никак не могу достичь дна этой пропасти.
Сапожки я предусмотрительно сняла заранее, и сейчас они сиротливо стояли на полу рядом со мной. Это были резиновые сапоги, которые доходили мне до середины икры. Но сейчас, когда я уменьшилась в размерах, мне показалось, они стали огромными. Теперь они доходили мне уже не до середины икры, а чуть ли не до пояса. И на все это понадобилось меньше полминуты.
А я все продолжала сьеживаться.
В то же самое время внутри меня тоже происходили перемены. Мои внутренние органы стали меняться и перетасовались внутри меня, будто колода карт. Длинный человеческий ки.; шечник превратился в куда более короткий пищеварительный тракт обычной птицы. Медленно, неторопливо пульсирующее человеческое сердце уступило свое место сердцу скопы, бившемуся короткими, резкими толчками, настолько быстрыми, что стук его напоминал пулеметную очередь. Почки, печень, легкие – все изменилось. Во мне не осталось уже ничего человеческого.
И тогда вдруг… ЭЭЭЭЭЭЭ! Губы у меня разьехались чуть ли не до ушей, потом вдруг выпятились вперед и стали тверже, чем ногти. Вместо рта у меня теперь был острый, хищно загнутый книзу птичий клюв.
Я чувствовала, как мои зубы высохли и сьежились. Я чувствовала, как лоб у меня стал скошенным, а грудная клетка – гораздо уже, чем была. Весь жир, который был У меня на теле, куда-то исчез. Теперь мое тело состояло из одних мускулов, туго обтянутых кожей, да легких, полых птичьих костей. И все оно было сплошь покрыто перьями.
Тут я внезапно заметила, что кое-кто из зверей, сидевших в клетках, с величайшим любопытством наблюдает за тем, что с нами происходит. По-моему, больше всего волнений это доставило лисе. Словно зачарованная тем, как все мы из огромных, неуклюжих, ужасных двуногих вдруг прямо у нее на глазах превратились в сравнительно небольших и, вероятно, очень вкусных птиц, она не сводила с нас горящих, голодных глаз.
– Поторопитесь, ребята, – напомнил сверху Тобиас. – Мы должны убраться отсюда, прежде чем сюда доберется отец Кэсси.
– Верно, – подтвердил Марко. – К тому же мы выглядим так, будто примчались сюда, чтобы вломиться в клетки и повыгонять оттуда всех обитателей.
Я взмахнула руками. То есть не руками, конечно. Вместо рук у меня были крылья.
– Я готова. Рэчел, как там у тебя?
Я обернулась к Рэчел. Ее человеческие пока глаза как раз в эту минуту меняли свой цвет. Повернувшись, она уставилась на меня злобным, немигающим взглядом хищной птицы.
– Я готова.
– Тогда полетели, – предложила я.
Распахнув крылья, я взмахнула ими раз, другой. И снова. И еще раз, сильнее. Потом втянула в себя когти и снова захлопала крыльями.
И вот я оторвалась от пола амбара. Это было по-настоящему нелегко. Ведь мы были внутри тесного замкнутого пространства, где, естественно, нечего было и думать поймать один из восходящих потоков.
Еще раз взмахнув крыльями, я уселась на балку под потолком, устроившись рядом – Тобиасом. Рэчел опустилась напротив. Сейчас она была почти вдвое больше нас с Тобиасом, вместе взятых. Крылья ее вразмах достигали шести футов длины, голова и хвост были покрыты белыми как снег перьями.
Подобравшись к окошку, я осторожно выглянула наружу и огляделась вокруг. Зрение стало непривычно острым. По сравнению с птицами, особенно с хищными, люди могут показаться почти слепыми. Мне было отлично видно, как старенький пикап отца, трясясь по ухабам, катится по дороге по направлению к нашей ферме. Я могла видеть даже сквозь ветровое стекло машины. Я видела его лицо. Я различала каждый волосок на его голове. Если бы в эту минуту ему на нос села муха, я бы смогла разглядеть даже ее усики-антенны.