Развесистая клюква Голливуда
Шрифт:
– Но погодите! Если вы живы, значит, не умерли вместе с матерью!
Танечка постаралась взять себя в руки. Наконец-то она получила ответ на вопрос, по какой причине Алексей не отнял по дороге в Россию у Кристины чемоданчик с драгоценностями, отчего позаботился о немке, а не убил ее. Мерзавец не только обманывал наивную невесту, продавая бриллианты за огромные деньги, а законной владелице вручая копейки, он еще и присваивал посылки, которые регулярно приходили из Германии. В конце пятидесятых Уна предупредила, что золотой дождь иссяк, и надо же случиться такому совпадению, что именно в этот момент Кристина сказала Алексею о своей беременности. Аборты в СССР тогда были запрещены,
Представляете, в каком состоянии Таня ехала в Москву? Сообщить матери правду она не могла. Кристина давно знала цену Алексею, но история с присвоением посылок была совсем уж гадкой. Вернувшись, Таня показала ей блокноты Петера, которые ей отдала Лиза. В них содержались графические наброски живописца. У Теренца была привычка – прежде чем приступить к написанию полотна, он делал много эскизов, а потом рисовал карандашом композицию в уменьшенном виде.
Судьбы многих живописцев напоминают горную дорогу с неожиданными поворотами. После победы над фашизмом картины Теренца начали уничтожать. Полотна с радостными спортсменами, веселыми рабочими и румяными крестьянами выкидывались из учреждений, сгнивали на помойке, имя художника было забыто. В Германской Демократической Республике старательно искореняли все, что напоминало о деятелях культуры, которых любил Гитлер. Но в восьмидесятых годах один из искусствоведов напечатал большую статью о Петере и организовал его выставку, где представил публике незнакомого Теренца, не того, который рисовал счастливых подданных Адольфа, а того, кто писал обнаженную натуру. Петера снова вознесло на гребень успеха, его картины опять стали пользоваться популярностью, за них можно было получить громадные деньги, но в доме у Лизы осталось всего три работы. Портрет Кристины и пейзаж «Вид из спальни» она подарила Тане, а себе оставила портрет Уны. Еще Лиза отдала блокноты, и Кристина долго плакала, изучая записи отца. Да, Таня так и не рассказала матери о посылках, она просто не смогла.
Ваня перевел дух и посмотрел на меня:
– Ну, и как тебе эта история?
– Звучит как авантюрный роман, – ответила я, – но пока я не понимаю связи с Белкой.
– Жениха Кристины, офицера, который привез немку в Россию, звали Алексей Николаевич, – искоса поглядывая на меня, заявил Иван. – Это твой дед!
– С ума сошел! – подскочила я. – Сколько в Москве Алексеев Николаевичей!
Ваня пистально посмотрел мне в глаза.
– Ты слушай дальше. Знаешь, почему тетя Таня рассказала нам правду о бабушке? В тот день она включила телевизор, а там показывали сюжет о гостинице «Кошмар».
– Ну было такое, – подтвердила я, – мы сами его смотрели. Целых семь минут!
Иван положил ногу на ногу.
– У нас видик записывает программы. Тетя Таня ставит его на таймер, а вечером в свободное время смотрит. Когда мы домой вернулись, она нам репортаж прокрутила и все-все пояснила. Картины в вашей столовой – Петера Теренца, это те самые полотна, которые он отдал Кристине, когда та убегала из Германии.
– Ошибаешься! – решительно ответила я.
Ваня чуть сдвинул брови.
– Нет. У Тани есть блокнот с эскизами. Мы сто раз
– Ну и что? – уперлась я. – Ладно, пусть жених обокрал Кристи, но он потом продал картины моему деду или кому-то другому, а тот уже отдал мазню мужу Белки.
– Жениха звали Алексей Николаевич, точно так же, как и твоего деда. Странное совпадение, – скривился Ваня.
– Круто! Ты Иван, следовательно, должен быть наказан за избиение своей супруги Нинки, – заявила я.
– У меня нет жены! – удивился собеседник. – И я не распускаю рук. Никогда не ударю женщину.
– Ну как же! – заерничала я. – Ты же Ваня! А в деревне Караваевка, она тут рядом, живет Иван, который лупит Нинку.
– Идиотизм! – рассердился гость. – Сколько вокруг Иванов!
– Алексеев Николаевичей не меньше, – парировала я. – Кристина сообщила дочери фамилию своего спасителя?
– Нет, – покачал головой Ваня, – никогда ее не упоминала, не хотела, чтобы Таня искала биологического отца.
Я потянулась.
– Спасибо за интересный рассказ, люблю семейные саги, но лучше бы мне выспаться. Ни малейшего отношения ваш фамильный подлец не имеет к моему замечательному дедушке, который обожал Белку.
– У твоей бабушки есть жемчужная нить? – вдруг спросил Ваня. – Белые и черные камушки, между ними золотые пластинки с выгравированным и покрытым ярко-голубой эмалью вензелем «u»?
– Предположим, – осторожно ответила я.
– Да точно есть! – вздохнул Иван. – Изабелла Константиновна в ней по телевизору красовалась. Она эту вещь от мужа получила, он ей приволок, небось врал, что купил задорого!
– Вот и нет! – возразила я. – Нить взаправду досталась бабуле от супруга, но это семейная реликвия. Мать Алексея звали Ириной, жемчуг ей подарил отец в день свадьбы. Отсюда и вензель на пластинках.
Ваня вынул из кармана тоненькую книжечку, которую я сначала приняла за паспорт. Но парень открыл обложку, и стало понятно: внутри лежат несколько фотографий.
Иван протянул мне один снимок:
– Смотри.
Я постаралась сохранить спокойствие. На явно сделанной в студии карточке была молодая девушка, которая легко сошла бы за уроженку Иванова, Рязани, Тулы или других исконно российских городов: светлые волосы, голубые глаза, чуть вздернутый нос.
– Это Кристина Петровна, – сказал Ваня, – в тот день, когда она решила запечатлеть на память украшения. Посмотри внимательно, что висит у Кристи на шее.
Я сделала глотательное движение и увидела жемчужные бусы с золотыми вставками.
Но парень не замолкал.
– Буква «u» не начало имени Ирина, это из латинского алфавита. Пишется «u», в немецком читается как…
– У, – пробормотала я, – не Ирина, а Уна.
– Точно, – выдохнул Ваня. – Кстати, как звали мать Алексея Николаевича, неизвестно. Его младенцем подбросили на порог монастырского приюта, где Варбакас воспитывался до десяти лет. Потом он попал в детдом, получил профессию портного, устроился на работу и очень рано женился.
– А ты откуда знаешь? – подскочила я. – Белка говорит, что дед до того, как встретил ее, никогда не регистрировал брак. Считал себя слишком молодым для семейных отношений, а потом началась война.
Ваня покачал головой.
– Алексею Николаевичу мог бы позавидовать барон Мюнхгаузен. Хотя нет, неправильно. Мюнхгаузен лгал из любви к искусству, а Алексей получал от вранья выгоду. В тысяча девятьсот двадцать пятом году, в возрасте восемнадцати лет, он оформил брак с некоей Эстер Варбакас, хозяйкой швейного ателье. Что у тебя по истории?