Развесистая клюква Голливуда
Шрифт:
– Что там? – спросил Ваня.
– Наступила на что-то мягкое, – прошептала я, – вроде крыса. Ай! Боюсь!
– Грызун мертвый? – деловито уточнил Ваня.
– Не знаю, – чуть не заплакала я.
– Ты на нем стоишь?
– Да!
– И он не вырывается? – спросил Иван.
– Нет! – проканючила я.
– Значит, сдох! – резюмировал он. – А ты достигла земли. Отходи в сторону.
– Страшно, – пролепетала я.
– Степашка, ты же не боишься мышей, – укорил меня Ваня.
– Не смей обзываться! –
– Где логика? – спросил Ваня. – Мертвый пасюк не опасен. Трусишка!
Я набрала полную грудь воздуха, как можно дальше вытянула ноги, почти сев на шпагат, нащупала пол и встала на землю. Ваня слез с лестницы через секунду и направил луч фонаря вниз.
– Ну, где ужасно страшная, дохлая крысятина? – спросил он.
Кружок света выхватил из темноты нечто темное. Я зажала рот рукой.
– Ботинок, – ошарашенно сказал Иван, – второй рядом. Это ноги. Господи! И руки! Тело!
Я уткнулась лицом в пуловер Ивана, вдохнула успевший стать за время сидения в шкафу почти родным аромат туалетной воды и неожиданно успокоилась. Надо спросить у Вани, каким парфюмом он пользуется. Похоже, одеколон действует на меня лучше валокордина.
– Кто-то умер, – сдавленно сказал Ваня. – Вау! Это же… Вау!
Я повернула голову, осторожно приоткрыла один глаз и вскрикнула.
То ли мои глаза привыкли к темноте, то ли фонарь начал светить ярче, но я увидела довольно широкий проход и лежащего у стены в скрюченной позе… системного администратора Олега, мужа Маши.
Ваня отстранил меня, сел на корточки возле тела и прижал пальцы к шее компьютерщика.
– Он жив? – прошептала я.
Иван выпрямился и стукнулся головой о низкий потолок.
– Нет, умер. Давно.
– Не может быть, – возразила я, – мы его видели!
– Когда? – мрачно спросил Иван.
Я растерялась. Действительно, когда? Олег не спускался в столовую к ужину, к обеду тоже.
– Маша таскает мужу еду на подносе, – сказала я, – говорит, что он плохо себя чувствует.
– Хуже некуда, – согласился Ваня, глядя на труп. – Эй, Степашка, ты там как? В обморок не свалишься?
– Нет, – заверила я, – мне почему-то не страшно.
– Это потому, что я рядом, – абсолютно серьезно заметил Ваня. – Клево получается. Олег умер, а Маша его сюда скинула.
Я попятилась.
– Нет!
– А как он сюда попал? – поинтересовался Ваня.
Я выдвинула свою версию:
– Нашел потайной ход, начал спускаться и упал. Помнишь, я удивилась, что фонарь один? Второй прихватил Олег!
– Никаких фонариков с ним рядом нет, – объявил Ваня, – но ты, вероятно, права. У него сломана шея. Ее можно повредить при падении. Возникает тьма вопросов. Почему Маша не подняла шум? На первый взгляд Олег умер более суток назад. А жена ему жрачку на подносе сегодня волокла.
Свет моргнул
– Блин, – разозлился Иван, – схожу на кухню, видел там большой фонарь.
– Ой, нет, – испугалась я, – лучше ты здесь останешься, а я смотаюсь.
– Давай, – согласился Ваня.
Я ловко влезла наверх, осторожно перешагнув через все ступеньки, закрыла кладовку, на цыпочках дошла до кухни и увидела неяркий луч света. Кто-то из гостей решил ночью подкрепиться. Чтобы ночной обжора не приставал ко мне с вопросами, почему я ношусь ночью по «Кошмару», я юркнула под стол.
Человек, напавший на холодильник, звякал посудой, потом захлопнул дверцу, двинулся к лестнице и уронил то ли ложку, то ли вилку.
Я чуть-чуть приподняла свисающую скатерть. Белка всегда оставляет на ночь, как она говорит, «аварийное освещение». У подножия лестницы горит тусклая лампочка, и ее неровного света, попавшего на лицо нагнувшегося за столовым прибором человека, хватило, чтобы я узнала его. На сей раз он не надвигал на голову капюшон. Щеки, лоб, нос и шея, покрытые пятнами зеленки и фукарцида, предстали перед моими глазами во всей красе. Олег!
Сисадмин выпрямился и очень тихо пошел вверх. Под тяжестью его веса заскрипели ступеньки. В полном изумлении я выползла из-под стола, сцапала фонарь, вернулась к Ивану и прерывающимся голосом сообщила:
– Только что я видела сисадмина, он навалил полную тарелку еды из холодильника и отправился в свой номер.
Ваня моргнул и сказал:
– Олег не покидал тоннеля. Он как лежал, так и лежит. Он умер.
Я посветила и пробормотала:
– Точно.
– Ты обозналась, – попробовал успокоить меня Иван, – небось узрела Мишку, он любит по ночам жрать.
Мне стало обидно.
– Я что, дура?
– Нет, просто перенервничала, – сказал Ваня.
– Я различила рожу в красно-зеленых пятнах! – возмутилась я.
Иван вздрогнул, взял у меня фонарь и направил его на лицо мертвеца.
– Черт! Как я не сообразил! Смотрел на него и думал: ну что не так! Где следы зеленки и фукарцида?
– Их нет, – прошептала я, – это не Олег! Хотя… вылитый Олег!
Ваня вытянул губы трубочкой, втянул их, вытянул, опять втянул.
– Муляж? – с надеждой спросила я. – Очередная кукла из бутафорского цеха?
– Можешь не сомневаться, тело настоящее, и оно начинает разлагаться, – сказал Ваня, – вот тут трупные пятна. Хочешь посмотреть? Если нажать на них пальцем, цвет не меняется. Это называется имбибиция, она наступает через сутки после кончины, хотя многое зависит от температуры окружающей среды.
– Перестань, – взмолилась я.
– Ладно, – быстро согласился Ваня, – и вот еще, смотри.
Луч фонаря метнулся вперед по проходу.
– Следы! – взвизгнула я. – Здесь кто-то шел.
– И недавно, – подхватил Ваня.