Развод не дам. Точка
Шрифт:
— Ух ты! Новое? — Костик вертится в нём ужом, пока Марик ловко пристёгивает.
— Ты сегодня с нами? — спрашиваю небрежно, хотя сердце замирает в предвкушении. Соскучилась. А в Москве ещё ни разу не ночевали вместе.
— Да. — Он легко щёлкает сына по носу. Тот заливисто смеётся. — Что у нас на ужин?
— Сейчас узнаем. — Захожу в приложение, выбираю доставку. — У нас же сегодня праздник, да? — поворачиваюсь и смотрю на Костика. — Может, пиццу?
— Да! — вопит сын. — И колу!
— Столько вредного за один вечер! — делаю большие глаза. Смотрю
Небо темнеет, пахнет дождём. Мы забегаем в подъезд под первыми каплями. Марик держит Костика подмышкой, как кота. Пока поднимаемся, уже льёт как из ведра. Надеюсь, курьер доставки на машине, а не на самокате. К вечеру Костика едва получается уложить: слишком разгулялся и перевозбудился. Приходится прибегнуть к тяжёлой артиллерии и отправить Марика укладывать спать. Слушаю его бубнеж — читает книгу — и облегчённо вздыхаю. Тяжело без помощи, что тут скрывать. Тяжело без мужчины рядом, без поддержки. Иногда хочется простое женское: семью. Правда, это желание быстро отпадает, стоит послушать истории «счастливой» семейной жизни. Да что далеко ходить, Марик сам не из таких?..
Выхожу на балкон покурить, сладко выдыхаю. Марик выходит почти сразу.
— Уже уложил?
— Ты его почти ушатала, мне оставалось только добить. — Он засовывает руки в карманы брюк, прислоняется к стене. Балкон застеклённый, большой и уютный, мне такие нравятся. Но всё равно скучаю по своему, заплетённому виноградом. В этих муравейниках тяжело дышать. Рядом с Мариком проще.
— Мне кажется, или ты сегодня не с нами? — тушу окурок, выдыхаю, поворачиваюсь.
— Есть немного. — Он криво улыбается. — Поможешь забыть?
— О чём? — подхожу, обнимаю и запрокидываю голову.
— Неважно. — Марик гладит щёку, заправляет волосы за ухо. От простых касаний мурашки бегут под кожей. Встаю на носочки, тянусь к губам, обвожу их контур кончиком языка.
— Хочу тебя, — шепчу, притираясь вплотную к телу. Накрываю ладонью ширинку, хмурюсь — где моя любимая твёрдость? Видимо, проблемы у Марика на самом деле нешуточные, раз до сих пор не стоит на полдень. Он обнимает одной рукой, закрывает глаза и целует с отчаянием, как в последний раз. Толкает к стене, забрасывает ногу за спину и жадно исследует мой рот. Дышит шумно, рвано, ведёт влажными губами по шее. Пальцы путаются в его волосах, подставляюсь под поцелуи, расстёгивая рубашку.
Марик горячий, на гладкой груди под кожей перекатываются мышцы, подрагивают под моими прикосновениями. Шарю по ней ладонями, обвожу ключицы, распахиваю рубашку, и она повисает на его локтях. Между ног наконец упирается желанная твёрдость. Трусь о неё, заставляя желание вспыхивать, разгораться томным влажным жаром. Рывком Марик задирает мою майку к горлу, облизывает сосок — дома всегда хожу без лифчика. Лёгкий укус вызывает сладкую дрожь. Первый стон срывается, когда чувствую его пальцы в трусиках. Сразу два входят легко, насаживают на себя.
Прикусываю его нижнюю губу, оттягиваю, быстро расстёгивая брюки и ширинку. Тащу вниз вместе с трусами. Мычу — пальцы исчезают. Марик снимает с меня бельё, задирает юбку, поднимает ногу выше и смотрит прямо в глаза.
Безумный взгляд, глаза — штормовое небо, блестят в полумраке. Он входит плавно, дробно дышит, и я впиваюсь в плечи. Каждое движение: теплом по телу, когда жар копится между ног, собирается глубоко внутри. Стоны тихие, сдержанные, но дыхание грохочет, оглушая. Марик непрерывно засаживает, целует шею, грудь, а я отворачиваюсь к окну. Низ живота поджимается в сладком спазме: соседний балкон в нескольких метрах от нас. И там кто-то стоит — из-за темноты силуэт не разглядеть. Нас видно чётче — на кухне горит свет.
Кто-то смотрит, и адреналин шкалит. Притягиваю голову Марика к себе, целую неглубоко, но часто, облизываю язык. Уже почти-почти, совсем немного: внутри уже печёт и первый спазм вырывается приглушённым мычанием. Невероятно, ярко, остро, до звёзд перед глазами. Марик толкается несколько раз, кончает за мной. Прижимается мокрым лбом к плечу. Рвано выдыхает.
— Как-то быстро, да? — хмыкает, выпрямляясь. Ссаживает меня с себя, подтягивает штаны обратно, но не застёгивает. Смысл, если всё равно сейчас снимет?
— После душа реабилитируешься. — Указательным пальцем приподнимаю его подбородок. Обожаю такого: когда всклокоченный, и взгляд шальной, а губы — припухшие. Пока моется, разбираю диван, стелю новое бельё. Сомнения возвращаются. Спросить — не спросить? Сам не свой сегодня. Дело на самом деле в жене? Что, если она узнала? Если бы узнала, он бы с чемоданом пришёл. Или не пришёл?.. Не буду спрашивать, если захочет — сам расскажет.
Глава 15
Вода здесь удивительного бирюзового цвета, и воздух совсем другой, не похож на черноморское побережье. Мы с Маратом были в Европе: Эгейское море, Средиземное, но тут всё иначе. От красок рябит в глазах, от многоголосья шумит в ушах, и это хорошо, так хорошо, что хочется раскинуть руки и кричать. Что мы и делаем с Каринкой, оказавшись в номере. Не самый дорогой отель, но антуражный! Тут и в гамаке на веранде можно покачаться, и кажется, что сейчас к тебе заглянут туземцы, а к берегу причалят пираты. Вдали от Москвы дышится легче, и проблемы не забылись, нет, но отступают.
Первый день пролетает стремительно. Кажется, стоило самолёту с Маратом оторваться от земли, и у меня с груди упало несколько камней. Потом, обо всём потом подумаю, а сейчас, как Скарлетт, буду жить сегодняшним днём.
От окружающей красоты хочется плакать. Мы сидим на качелях, лениво болтаем ногами в воде и смотрим на закат. Разве много нужно для счастья? С дочкой нам никогда не будет одиноко. Смотрю на неё, и сердце всё же поджимается. Чем Марат думал, когда заводил ребёнка? Хоть раз подумал о Каринке, хотя бы один чёртов раз?!