Развод не дам. Точка
Шрифт:
Забираю Кота из садика. Вот он, абсолютно счастливый человек с вечной улыбкой. Трещит без умолку, комментирует всё, что видит, так доверчиво за палец держится. Кого больше люблю? Да как тут определишь? Без разницы, мальчик или девочка, я не голубых кровей, чтобы о наследниках думать. Да и что в наследство оставлю? Девочкам наша общая квартира по-любому, даже без вариантов. Родительскую пополам между обоими… Заебись. Уже делить всё начал.
Лялька ещё не вернулась, на работе задерживается. Разуваю Кота, отправляю мыть руки, смотрю на бардак в комнате. Вещи на стуле горой сложены, Лялька вчера
— Заказала за полчаса до выхода с работы, зашла по пути, сейчас разогреем и сядем ужинать.
В пластиковых контейнерах котлеты и пюре. Блядь, ну хоть пюре-то можно было дома сделать? Взвинченные с обеда нервы дребезжат натянутыми струнами. С хитрым видом Лялька достаёт двухлитровую бутылку и торжественно объявляет:
— А это компот! Вишнёвый!
Держись, Марик. Москва не сразу строилась, и из Ляльки домохозяйка получится. Ей просто раньше не для кого было. Разговор откладываю до позднего вечера. Тихо бубнит телевизор — Лялькина привычка, чтобы постоянно работал. Диван уже разложен. Для троих здесь тесно. И вообще чувствуется, что квартира — съёмная. Перевалочный пункт, и только. Ещё и диван для меня коротковат, не то что кровать в нашей с Агатой спальне…
Лялька возвращается из ванной в длинной растянутой майке. Агата всегда в красивом белье спит: шёлковые ночнушки, кружевные топы и шортики. Когда меня рядом нет, пижаму надевает, плюшевую или трикотажную. В комоде видел, на ней — только раз. Трогательная такая в голубом плюше. Лялька спит либо в майке, либо голой. Спала. Здесь двери в спальню нет, как спальни в целом. Новая жизнь, к которой пора привыкать.
— Агата узнала, — говорю и смотрю в глаза. Лялька хмурится — не доходит. — Про нас всё узнала, и про Кота. Не знаю, как. Вернутся из отпуска, будем разговаривать.
— Ты поэтому такой в последнее время? — Она садится на край дивана, подтягивает под себя ногу. — И что теперь? С нами останешься? Или нам вернуться в Сочи? Что молчишь, сам ещё не решил?
Не знаю. Нихуя не знаю, ни одного грёбанного ответа на эти вопросы! С силой сжимаю переносицу, заслоняясь от требовательного взгляда. Останусь, если оставят. Вернусь, если простят. Пополам разорваться бы. Прежней жизни не будет, когда до меня уже дойдёт?!
— Если она тебя простит, я пойму. — Лялька говорит тихо, твёрдо. — Но со мной тогда всё. Без вариантов.
Если Агата простит, я и так с тобой порву, Ляль. Не буду больше рисковать браком. Только придётся объяснить, как вы в Москве оказались…
— Мы поговорим, когда они вернутся.
— Отлично, — саркастично тянет Лялька. Ложится рядом, складывает руки поверх одеяла. На лице пляшут тени: по телевизору идёт какая-то героическая муть.
— Мне было с тобой хорошо, — говорит внезапно. Смотрю на неё.
— Уже прощаешься?
— На твоём месте любой бы выбрал семью, — пожимает плечами. Усмехается: — Я знала, на что иду, цепляться не буду, под порогом с сыном стоять — тоже.
— Ляль… — комок перегораживает воздух. Сглатываю, ложусь на бок. — Я уже говорил, что ты — удивительная?
— Говорил. — Она тоже поворачивается, кладёт ладонь под щёку. — Скажи ещё раз.
— Ты самая удивительная, понимающая женщина на свете. Я не жалею ни об одном дне, что провёл с тобой.
— И всё было бы хорошо, если бы не одно «но», — хмыкает Лялька. — Ладно. Спасибо, что не кормил сказками про больную жену, которую нельзя бросать, или про то, что вот-вот разведёшься. У нас с самого начала всё было по-честному.
Она отворачивается, прижимается спиной к груди, говорит приглушённо:
— Давай спать.
Просто спать с Лялькой — это тоже из разряда чего-то нового.
Девочки возвращаются тридцатого. Завтра после перелёта отходить будут, не до разговоров. Или просто сам оттягиваю неизбежное. В эти дни Лялька другой стала. Смотрит долго, отдаётся каждый раз как в последний. Реально верит, что Агата простит? Её уверенность мне невольно передаётся. Простит, конечно. Накажет, припоминать будет, но ради Каринки простит. А я больше никогда в другую сторону не посмотрю!
Как там говорят: перед смертью не надышишься? Наши отношения с Лялькой сейчас именно об этом. Она даже два дня за свой счёт взяла. Трахаемся, как кролики, как будто можно наебаться впрок.
Буду честным. Верным. Всегда верным. Потом. А сейчас смотрю на Ляльку подо мной и насмотреться не могу. Как она стонет, двигается, губы кривит. Тянусь к ним жадно, облизываю. Потом всё будет, обязательно будет.
Большой букет лилий сегодня стоит в три раза дороже привычного. Что поделать, Первое сентября — один из хлебных праздников для цветочников. У Каринкиной школы не припарковаться, приходиться покружить. Своих девочек вижу сразу, едва подхожу. Каринка замечает первой. Сперва сияет улыбкой, но потом насуплено отворачивается. Неужели Агата ей уже рассказала? Подхожу, смотрю и насмотреться не могу: обе загорели. У Агаты кожа бархатной кажется.
— Это тебе, — говорю, и букет протягиваю.
— Учительнице подари, — отвечает она и натянуто улыбается — свёкр со свекровью пришли. Здороваюсь, Каринку учительница зовёт на линейку строиться. Невысокая, русоволосая, с виду приятная. Надеюсь, первая учительница у дочки будет хорошей.
— А ты чего, Марик, такой бледный?
Тёща, естественно. Больше всех надо.
— Ему пришлось остаться в Москве, — спокойно отвечает Агата. В мою сторону даже не смотрит. Зато тесть смотрит внимательно. — Потом об этом.
Потом. На грудь плиту гранитную сложили и сверху прыгают. От её «потом» волосы на затылке становятся дыбом. Что ж, сам наложил дерьма, самому теперь и разгребать.
Глава 17
Агата
Присутствие Марата жжёт кожу. Хочется повести плечами, сбросить липкое ощущение. Из-за Марата не могу сосредоточиться на празднике дочери. Как же хочется прогнать его. Заорать на весь школьный двор. Доведена до грани, ткни пальцем — взорвусь. Представляю лица родителей, и хочется мрачно улыбнуться. Такую Агату никто не видел. И не увидит никогда. Не дождутся.