Развод не дам. Точка
Шрифт:
Смотрю на Каринку, Марат стоит за спиной. Всегда ощущала его поддержку, знала, что могу опереться. По сути за спиной всегда было пусто. Фотографы просят родителей сделать шаг назад. Отступаю и случайно давлю каблуком на чью-то ногу. Марат. Мило улыбаюсь. Надавливаю чуть сильнее и убираю ногу. У него даже мускул на лице не дрогнул. Только не говорите, что хочет извиняться.
— Каринка такая большая уже, — говорит мама. Да, выросла доченька. Единственная моя. А у Марата не единственная… На линейку к сыну тоже придёт, когда тот в первый класс соберётся? Злоба не даёт
— Ма, па, пойдём вместе сфотографируемся!
Она тянет нас за руки, а смотрит только на Марата.
— Сейчас, учительнице букет подарю, — говорит он низко. Почему от его голоса до сих пор сердце тянет? Он мой! Мой был, только мой! Как глупо было так думать. Растворяться в любви, доверять. Просто верить.
Мы становимся на фоне школы. Ладонь Марата опускается на плечо, печёт. Улыбаюсь. Губы болят от этой улыбки. Несколько фотографий для семейного фотоальбома уже не существующей семьи. Родители тоже подходят, целая фотосессия. Все смеются, а я кричу, задыхаясь. Постоянно ощущаю на себе взгляд Марата. Не тяжёлый — ищущий. Если бы не Каринка и её праздник, прямо сейчас всё было бы кончено. Приходится сдерживаться из последних сил.
— А теперь куда? — спрашивает мама. Никуда. По домам.
— Предлагаю в парк, а потом есть мороженое, — говорит Марат.
— Какое мороженое, Марик? А если Каринка заболеет?
Мысленно закатываю глаза. Почему раньше не обращала внимания на эту гиперопеку, которая по сути только видимость заботы?
— От чего, мам? — спрашиваю раздражённо. — От одной порции мороженого?
— Лето закончилось, хватит холодного.
— Тогда предлагаю сразу заварить глинтвейн. Ну, а что? Зима же близко.
— Ты чего такая резкая? — недовольно тянет папа. Конечно, неудобно, когда кто-то бессловесный вдруг обретает голос.
— Потому что это бред, — отрезаю и тяну Каринке руку. — Пойдём, будем есть мороженое.
Марат довольно улыбается. Невольно поддержала его идею, словно мы до сих пор одно целое. Он часто отбивал меня от родительских нападок. Ненавязчиво. И каждый раз я была ему благодарна. Отбивал ли, или давал родителям понять, что он в семье главный, а я, как неразумный ребёнок, обязательно сделаю всё как надо?..
— Завтра первый день, — начинает мама, когда устраиваемся в кафе. — Волнуешься?
— Нет. — Каринка постоянно смотрит на нас с Маратом. Так много надежды во взгляде! Как же за неё больно.
— Правильно, чего там бояться, — смеётся Марат. — Всего десять лет рабства, и ты свободна.
— Не пугай ребёнка, — строго говорит мама. Меня здесь как всегда нет. Если бы не Каринка с её взглядами, вообще бы забыли, что я существую.
— Ты будешь её забирать?
— А? — не сразу понимаю, что мама спрашивает меня.
— Забирать со школы ты будешь?
— У нас школа за домом. Первые несколько дней няня заберёт, потом сама будет ходить.
— А ты?..
— А я с завтрашнего дня выхожу на работу. Спасибо, что не забыли. Карин, доела? Мы пойдём, дома дел много. И у Марата ночной рейс. Да, Марат?
Впервые за день обращаюсь лично к нему. Он кивает, просит счёт. Не при Каринке на родителей всё вываливать, а так сильно хочется! Пока идём до машины, дочка трещит без умолку. Чувствует наше напряжение, конечно же чувствует. Марат не спрашивает, куда ехать: везёт домой. Весь день впереди, понятия не имею, чем его занять. Свободного времени становится неожиданно много, если не надо заботиться о том, как устроить семейный досуг и развлечь дочку с мужем. Начинает болеть голова, хочу лечь, накрыться одеялом с головой и уснуть.
— Я хочу, чтобы ты начал собирать вещи, — говорю устало, когда приезжаем домой. Каринка болтает по телефону с подружкой, её весёлый голос разносится по тишине квартиры.
— Агат, подожди. Мы так и не поговорили… Я…
— Хочешь всё объяснить? — вырывается горько. Захожу в спальню, он за мной. Закрывает дверь. Застываю перед кроватью. — Хочешь узнать, как я узнала? — Резко поворачиваюсь, смотрю в лживые глаза. — Я в Сочи летала. С тобой. Сюрприз хотела сделать. Сюрпри-из! — тяну и машу руками. Истерика клокочет в горле. Прижимаю ладонь ко рту. — Вот такая дура, любимый. Всё испортила. Могла бы и дальше жить и не париться.
— Мась, я…
— Заткнись. Просто заткнись. — Качаю головой, и слёзы разлетаются в стороны веером. — Не надо оправданий, не унижай меня ими. — Всхлипываю, отхожу к окну, крепко обнимаю себя руками. Не могу перестать плакать, хоть и понимаю, как жалко выгляжу. От боли рвёт на части по-живому. — Знаешь, что самое смешное? — говорю, непрерывно глотая слёзы. Смотрю на него, до сих пор бесконечно дорогого. — Я бы простила, понимаешь? Я бы простила измену.
— Мась!.. — У него тоже глаза блестят. Никогда не видела, как плачет, и сейчас не хочу. Потому что сломает. — Мась, прости!
Он снова на коленях, и слёзы всё-таки катятся из глаз. Подползает ко мне, тянется. Отступаю.
— Перестань, — говорю хрипло. — Перестань. Я бы простила тебе измену, но не прощу ребёнка. Вторая семья. Серьёзно? Украденные у нас праздники, время, отданное другим…
Говорю это, и знакомая злость поднимается изнутри. Благодаря ей слёзы пересыхают. Вытираю их, смотрю на него сверху вниз.
— Мне не нужны твои объяснения. Их попросту не может быть. Я проконсультируюсь с адвокатом в ближайшее время. Надеюсь, нас быстро разведут.
— Нет. — Он мотает головой. Поднимается. — Нет, Агат. Я не согласен. Я не хочу вас терять.
— Уже. — Усмехаюсь. — Уже потерял. Не Каринку, нет. Не собираюсь мешать вам общаться. Меня потерял. И да, расскажи, как у неё появился взрослый братик. Уверена, ты сможешь подобрать нужные слова.
— Агат, — его ладони ложатся на плечи, тянут на себя. — Агат, прошу. Не надо так. Дай нам время. Мы сможем это пережить…
— Ты себя вообще слышишь?! — шиплю, сбрасывая его руки. — За какую дуру ты меня принимаешь?! Ты мне не нужен больше! — Толкаю в грудь, заставляя отступить. — Собирай вещи и проваливай! Хоть в Сочи, хоть куда! Плевать!