Развод по-французски
Шрифт:
По зрелом размышлении я хладнокровно остановилась на версии схожести с судьбой Сильвии Плат. Чего я не понимала — это как глубоко Рокси переживает из-за «Святой Урсулы». Продажа картины означала бы, что, сделав ставку на новое, неизведанное, она осталась в проигрыше. Разводясь, она стала беднее, чем была до замужества. Она проиграла.
25
Самоубийство — не поступок, это повесть души.
М. Жуандо. «Семейные хроники»
В больнице говорили, что,
Врачи считают, что принятые меры позволят Рокси выдержать бракоразводный процесс и месяц, оставшийся до родов, хотя пока еще сохраняется угроза преэклемпсии, то есть токсикации, а попросту говоря — отравления организма. Эта самая преэклемпсия частично даже объясняет, по их мнению, поведение Рокси. При условии, что все физиологические функции пациента войдут в норму и будет обеспечена соответствующая психологическая помощь — ей нужен кто-нибудь, с кем можно хотя бы поговорить, она так одинока, ведь в конце концов 'etrang`ere[95], правда, отлично говорит по-французски, — при этом условии все будет хорошо, обещал доктор.
Когда дело дошло до выписки, я снова перетрусила. Надо сказать Эдгару, решила я, ему и миссис Пейс. Оба могут посоветовать, что мне лучше делать. Родители будут в отлучке еще целую неделю. Тем временем я принесла Рокси несколько книг, взятых у миссис Пейс, и два дня целиком провела с Женни.
В итоге я рассказала обо всем только миссис Пейс. Какая-то фамильная гордость удержала меня в разговоре с Эдгаром, гордость и желание исключить малейшую возможность распространения неприятной новости, и еще боязнь услышать от него, как и от родителей, упрек в том, что я не заметила душевного состояния Рокси. Я позвонила ему и сказала, что не могу встретиться с ним во вторник, так как заболела Рокси. Точка, больше ничего.
— Да-а, — протянула миссис Пейс, когда я рассказала про то, что случилось, — это удивительно. Кто угодно, но Роксана... такая практичная, приспособленная к жизни. К тому же франкофилка...
— И тем не менее.
— Конечно, на моем вечере она вела себя очень странно... все эти крики насчет зверств в Боснии. Но я-то думала, что она просто выпила лишнего. Похоже, что и тогда она была не в себе. Очевидно, она узнала что-то неприятное у своего адвоката, и это доконало ее.
— Ку дэ гра, — блеснула я французским выражением.
— Вы хотите сказать «последняя капля». Это совершенно другое. Coup de gr^ace[96] — кстати, «с» в слове «gr^ace» произносится — это не то же самое, что «последняя капля». Посмотрите внимательнее в словаре... Так что же сказал ей адвокат?
— Ничего нового. Мы перекинулись с ней лишь парой
— Значит, ее переполнила горечь, — сказала миссис Пейс, сочувственно намекая, что и сама она не раз была на грани самоубийства из-за печальных обстоятельств. Она настоятельно рекомендовала мне быть поближе к Рокси, во всяком случае до родов, пока не восстановится физиология и психика, а она, Оливия Пейс, позаботится о том, чтобы мы не скучали.
Во вторник вечером Рокси была дома. Она прилегла на софу, и мы вместе смотрели «L'Opinion»[97] на седьмом канале. В течение двадцати минут на экране крупным планом был Эдгар, а интервьюер оставался за кадром. Эдгар рассказывал о своих приключениях в Африке и Минданао, о своей службе заместителем министра в налоговом ведомстве, когда премьером был Жискар д'Эстен. Я мало что понимала, но когда он заговорил о Боснии, я разобрала почти все, потому что слышала это раньше бесчисленное количество раз. Мне подумалось: не пришлось ли бы ему отменить наше вторничное свидание из-за этого выступления, если бы его не отменила я, или оно было записано на пленку заранее?
— Нужно отдать должное дяде Эдгару, — сказала Рокси. — Остальные Персаны все сплошь легкомысленны и ленивы, а он нет.
— Он не Персан, а Коссет, — заметила я, не сразу сообразив, что мне не стоило этого говорить.
— Знаю, что Коссет. Вся их леность и легкомыслие — от Сюзанны, а она все-таки его сестра. Ты забываешь, что он всю жизнь был государственным мужем. В отличие от остальных он сделал общественную карьеру.
Думала Рокси, конечно же, не об Эдгаре и не обо мне. У нее на коленях сидела Женни, и она прижалась щекой к волосикам девочки.
— Хорошо, что я снова забеременела. Положи-ка руку мне на живот, Из. Маленькому нужно знать, что его здесь ждут. Когда я носила Женни, Шарль-Анри, помню, любил похлопать меня по животу и разговаривал с ней. А с этим некому поговорить.
Это было настолько неожиданно и не к месту, что меня охватило то неопределенное настроение, которому я старалась не поддаваться и в котором перемешались растущий страх и незнание, что делать, желание быть в объятиях пожилого господина, выступающего по телевизору, и злость на Рокси, которая вроде как немного не в себе, из-за чего я должна торчать с ней, выслушивать ее секреты и ломать голову над тем, что станется с ней и со мной. Я положила руку ей на живот — он был твердый и неживой, как чересчур сильно надутый баскетбольный мяч. Я не почувствовала ребенка под ладонью, но все-таки сказала ему: «Еще немного, дружок, еще немного. А пока радуйся, что ты там».
Признаки приближающихся рождественских праздников уже сменили настроение, господствовавшее ранней осенью, — «опять в школу». Женни носила пальтишко с капюшоном и вязаную шапочку, как и дети в книжке, которую я рассматривала, когда была маленькой, но там они гоняли обручи прутьями с крюком на конце. Серое небо и серые камни парижских домов придавали улицам унылое однообразие, но внутри зданий царила веселая суматоха, сверкали зеркала и позолота в p^atisseries[98], спорили между собой торты, конфеты, глазированные каштаны. На каждом углу стояли жаровни, и молчаливые мужчины голыми асбестовыми пальцами вытаскивали из углей каштаны. Народ облачился в теплые пальто. Меня по-прежнему одолевало беспокойство, что Рокси страдает, а мне хоть бы что.