Развод. Не жди прощения
Шрифт:
Он наливает себе виски, мне сок и переставляет его на журнальный столик, свой рокс с виски держит в руке. Опирается бедрами на кромку стола и глядя в сторону произносит:
— Прежде чем я отвечу на твой вопрос, — он салютует мне стаканом и залпом выпивает его содержимое. Обновляет себе напиток и переводит пытливый взгляд на меня. — Скажи, откуда вдруг интерес к моей семье?
— Разве это не очевидно? — удивляюсь и отпиваю сок. — В твоем доме шикарная детская для ребенка лет пяти, но детей нет. Как и жены. По тебе видно, что ты холостяк.
Последнюю фразу произношу шутливо. Герман усмехается, но грустно.
— Я с первого взгляда понял, что ты умненькая девочка, — он с хитрой улыбкой смотрит на меня несколько мгновений, а потом мрачнеет и махом проглатывает вторую порцию виски. Вертит пустой стакан в руке. — Принимается.
Выкатывает это, словно тяжелый камень. Напрягаюсь. И уже, кажется, не рада, что вообще подняла эту тему. Улыбающийся Герман мне нравится гораздо больше, чем вот такой — хмурый и злой.
— Это случилось десять лет назад. Мне было двадцать восемь — молодой, обеспеченный, веселый, влюбленный. Я был счастлив. Моей жене Ирине было двадцать шесть, и мы растили пятилетнего мальчугана, Андрюшку.
Когда рассказ начинается с таких слов, волей-неволей хорошего финала не ждешь. Герман наливает себе виски в третий раз. Почти подряд. Видимо, история его очень тяготит.
— Была суббота, но я поехал в офис. У меня тогда была только одна строительная компания, и я вел переговоры с инвестором, — продолжает Герман, отхлебнув глоток из стакана. — Мы договаривались, что это сделаю я, но Ира пошла наперекор и сама повезла сына в парк аттракционов.
Он замолкает и с силой опускает стакан на столешницу возле себя. Вздрагиваю от писка стекла. Бронзовая жидкость выплескивается на дерево стола.
— Ира пообещала, что дождется меня. Дала слово и нарушила. Я должен был их отвезти! — договаривает сквозь стиснутые зубы. — Тогда они остались бы живы.
Мне больно слышать это. Больно видеть Германа настолько… мрачным. Такого не должно происходить в жизни. Он потерял сразу двоих самых близких людей. Это невероятно жестокий удар судьбы. Слишком тяжелое испытание.
Не представляю, что бы испытывала я на месте Германа. Моей эмпатии хватает только на то, чтобы почувствовать его нынешнее состояние.
— Она обещала, — повторяет Герман глухим голосом. — И обманула. Я бы понял, простил бы, если бы все обошлось. Но не обошлось. Ира не справилась с управлением, вылетела на встречку и встретилась с грузовиком. Она умерла на месте. Андрей спустя несколько часов в больнице.
Теперь я понимаю, почему Герман так ревностно относится к обещаниям, к преданному доверию. Нарушенное слово унесло две жизни. Две самых дорогих ему жизни.
Герман снова тянется за виски. Подхожу и убираю его руку с бутылки. Сжимаю ладонь. Ее тепло остро контрастирует с холодом, которым от него буквально веет.
— Я понимаю, что это слова, и я не могу избавить тебя от сожалений, — произношу тихо и проникновенно, —
Герман вырывает свою ладонь у меня из рук и настойчиво берет бутылку виски. Большим пальцем скрутив крышку, прикладывается прямо к горлышку. Делает несколько глотков. Теперь он меня совсем пугает.
— Ты услышала достаточно? Все, что хотела? — спрашивает он, пронзая меня острым взглядом. Осторожно киваю. — Тогда уходи.
Что?! Что за… Оторопело хлопаю ресницами, не понимая, как вдруг с ним произошла такая дикая метаморфоза.
— Не смей меня выставлять, Герман! — отвечаю в тон сердито. — Я хочу остаться! Хочу быть рядом!
Я снова берусь за его ладонь, и на этот раз он ее не вырывает.
— Тебе не понравится, что ты увидишь, Виктория, — выдавливает скрипучим голосом.
Мне кажется, я кожей ощущаю боль, которую он испытывает. Или борьбу, которая сейчас происходит у него внутри.
— Я не боюсь, — шепчу и обнимаю его, втягивая носом его запах, смешанный с ароматом парфюма. — Со мной можно быть настоящим.
— Зато я боюсь, — Герман отставляет бутылку и, взяв за плечи, отлепляет меня от себя. — Я сейчас не тот, с кем стоит оказываться наедине в полутемной комнате.
55.
— Мне все равно, Герман, — произношу шепотом и кладу руку ему на грудь. Провожу пальцами по рубашке. — Я здесь и никуда не уйду.
— Виктория… — его голос звучит хрипло. — Если не уйдешь сейчас…
Качаю головой.
Нет, мне не страшно остаться с ним наедине в полутемной комнате. Я хочу этого. Ощущаю, как напрягаются его пальцы на моих плечах. Он смотрит на меня плотоядно и жадно. Задерживает взгляд на губах, и я непроизвольно облизываю нижнюю. Его мощь и энергетика сейчас пропитывает все в комнате.
Герман скользит ладонью вверх к моему оголенному плечу, еще выше, забирается под волосы и, взяв за шею сзади, притягивает к себе. Не сопротивляюсь, позволяю себя поцеловать и страстно отвечаю на поцелуй. Хочу дать Герману то тепло, которого, судя по всему, ему уже давно не хватает.
Его вторая рука ложится мне на талию, стискивает. Он прижимает меня к себе, и я ощущаю его налившийся член. Это не в первый раз, но впервые я не испытываю испепеляющего стыда или страха. Все правильно. Суд непременно разведет меня с Тимуром. Я больше не его жена.
Герман углубляет поцелуй. У меня кружится голова. Не могу понять, это последствия сотрясения или нарастающее возбуждение, но мне плевать. Обхватываю огромные плечи Германа, поднимаю одну руку к его голове, зарываюсь пальцами в волосы.
Я отчетливо ощущаю желание Германа. Оно витает в воздухе и оседает на коже мурашками моего собственного возбуждения. Мне нравится чувствовать себя настолько желанной. Уже и не вспомню, когда я так ощущала себя с Тимуром.
Я — изысканный десерт, и Герман обязательно полакомится мной.