Развод
Шрифт:
Стук в дверь, из-за которой раздалось «еда из ресторана» прекратил его праведный гнев и он отступился, оставляя меня стоять у стены. Впущенный персонал, в белых передниках, вошел и ловко принялся накрывать на стол. Я опустила глаза и не видела, куда переместился Йесон. Взятый перерыв ничем не помог. Я не знала, что говорить дальше. Я ощущала лишь свою вину за то, что сказала, за то, в чем, в общем-то, была не виновата: за то, что родила от другого, за то, что смела об этом знать и помнить. Мне хотелось извиниться, но разумом я искала доказательства тому, что я должна это сделать, потому что он моей неправоты не находил.
Когда официанты вышли, я робко подняла взгляд.
– Почему мы не можем никогда больше не вспоминать этого? Не везде нужна правда, поверь, совсем не везде. Если выбирать между счастьем и истиной, то я выберу первое, и тебя прошу дарить мне это. Я не философ и не буддист, чтобы услаждаться чистотой и совершенством вечной искренности. Правду, какую надо, я всегда найду сам.
– Иногда тяжело ходить с ложью на устах. – заметила я.
– Я знаю. – Йесон медленно подступился ко мне. – Но тяжесть обмана лучше боли, причиняемой «доброй» честностью. Вспомним мудрость: «Меньше знаешь – крепче спишь». А я и так часто сплю беспокойно.
– Так может, это всё-таки от того груза недоговоренности, которая в тебе есть? – Йесон ушел к столу и, опустившись на стул за ним, принялся за молчаливую трапезу. Я встала с другого конца стола, не садясь. – Я не знаю почти ничего о тебе до того, как мы встретились. Ты никогда не рассказываешь о своём прошлом. Что в нем было такого? Почему не поделиться? Даже если ты поджигал и резал людей, и я была сто четырнадцатая, оказавшаяся жертвой группового насилия на твоем пути, я бы всё равно это приняла, продолжая любить тебя.
– Хочешь сказать, что способна простить абсолютно всё? – метнул на меня опасный взор Йесон.
– Да, то есть… кроме измены. – поправилась я. Он хмыкнул, словно говоря «я так и думал». – Будто ты сам простил бы такое! Что бы ты сделал, если бы я тебе изменила?
Муж перестал жевать, уставившись в одну точку. Затем проглотил, судя по всему, целым куском.
– Убил бы кого-нибудь. Не знаю кого, но точно бы убил. – я выдвинула стул и всё-таки плюхнулась на него, взявшись за вилку. О чем мы говорим, Господи! Всё так хорошо начиналось! Но то одно, то другое, и вот, мы снова сцепились. – Если тебе так хочется говорить об отцовстве со мной, то говори, но не смей травмировать Джесоба.
– Я и не собиралась! – Йесона всё ещё не отпустило, слишком чувствительным было для него это всё. И я понимала, что именно это идёт из каких-то давних лет и событий, но муж продолжал замуровывать от меня то, как он жил до нашего знакомства. – Мы с Донуном договорились, что в любом случае разберемся между взрослыми и…
– Вы с Донуном договорились? – сжал в кулак тканевую салфетку Йесон, отодвигая тарелку. – О чем ещё вы договорились? Смотрю, ваше времяпрепровождение очень плодотворное. Не потому ли он и не думает спасать свой брак, что уже тешит надежды в другую сторону? Узнал, что у него взрослый сын, а тут ещё такой подарок – жена на развод собралась подавать! Наверное, уже обсуждали с ним, как построите новую семью?
– Замолчи, Йесон! – разозлилась я. – Что за глупости? Тему развода подняла Сора, чудесным образом после того, как ты побывал у неё ночью. Может, и беременна-то она вовсе не от Донуна?
– Ты прекрасно знаешь, что от меня никто, кроме тебя, не беременеет. – буквально прорычал Йесон.
– Откуда я могу знать? А скольких ты пытался оплодотворить? Мне это неведомо, извини! Всё что я делаю все эти годы – это верю тебе на слово. Ты сказал, что бесплоден, и я поверила. И родила тебе Донмина. А потом без проблем зачала Сонхву, хотя Донмина ты назвал чудом и подарком небес. И всё равно продолжаю тебе верить, всегда и во всем! Но разве я не заслуживаю хоть каких-нибудь объяснений?
– Каких ты хочешь объяснений? – Йесон поднялся и стал раскручивать рукава, вновь застегивая их. Я догадалась, что он готовится к уходу. – Тебе показать справку, что у меня была патоспермия? Тебе рассказать, что моя первая жена была шлюхой, заразившей меня дрянью, после излечения которой мне эту справку выдали? Тебе хочется ковыряться в неприглядных и неприятных моментах? Ради чего? Что ты от этого получишь?! Тебе спокойнее станет? От того, что я никого не убивал, а что убивать пытались меня, что бросал не я, а меня, что у меня прошлое, полное неудач и драм. Сплошные провалы, пока я не встретил тебя. О чем я должен тебе рассказывать? О своих проигрышах и унижениях, чтобы выглядеть дерьмом в глазах женщины, которую люблю? Это ты сможешь принять и простить?
Я смотрела на него увлажняющимися глазами и не знала, всерьёз он сказал это всё или нет? Неужели всё так и было? Он говорил это с хладнокровием, рубя предложения. Злости на смену в нем пришла отстраненность и желчность. Трудно себе представить, что тот насильник и жестокий человек, доводивший меня до столбняка одним дыханием, когда-то мог быть простым парнем, терпеть крах на личном фронте, прогорать и быть поверженным. Невозможно. Как же он тогда стал умелым любовником, непобедимым финансовым гением, неплохим психологом и стратегом, как в бизнесе, так и в отношениях между людьми? Но следовало признать, что такими не рождаются, а становятся. Йесон направился на выход, взяв пиджак. Я побежала за ним.
– Йесон! – схватив его за локоть, я заставила его посмотреть на себя. – Прости меня.
– Тебе не за что извиняться. – мягко пожал он мои пальцы свободной рукой и убрал их с локтя.
– Во сколько ты вернешься?
– Не знаю. Не жди и ложись спать. – не говоря больше ничего он вышел, посчитав, что и без того наговорил лишнее и закрыв за собой дверь.
Для его скупой на слова манеры это был предел; саркастические замечания, тонкие остроты, лаконичные высказывания своего мнения или заботливо-деловые вопросы – вот что было в его привычках. Но никогда – изливание души, разговоры о личном в контексте обсуждения былого.
Постояв с полминуты, я рухнула на пол, схватившись за голову. Со мной едва не случился приступ удушья, потому что мне показалось, что он способен пропасть, как семь лет назад. Просто выйти и раствориться, не допуская возможности найти его. Но не сделает же он так? У нас же семья, дети… меня затрясло, но я умудрилась не заплакать, вспоминая боль от его первого побега. Тогда он вернулся, но кто знает, что будет в этот раз?
Всё услышанное я восприняла без потрясений и удивления. Я никогда точно не могла сказать, что мой муж творил до того, как я его узнала, и могла лишь додумывать его биографию, но, что бы в итоге ни выходило, я без сожалений отказывалась от своих фантазий, потому что любая предложенная Йесоном реальность была во сто крат лучше и дороже любой моей мечты. Неужели он думал, что рассказав мне о чем-либо из своей молодости, умудрится разочаровать меня? Неужели он считал мою любовь столь тщедушной и мизерной, что она бы рассыпалась в прах от каких-нибудь добавок вроде жалости или сожаления? Да их и не было. Моим чувствам не свойственны примеси, они всегда определенны, однородны и огромны. Хороший ли, плохой ли, успешный или свергнутый с вершин успеха, добрый или злой, больной или здоровый, бедный или богатый, Йесон был единственным мужчиной, кого я любила и могла любить. В этом я поклялась перед алтарём. Он боялся стать понятным для меня, обычным и предсказуемым? Но этого тоже не произошло, и я по-прежнему была в плену очаровательной тайны по имени Ким Йесон, которую мне хотелось разгадывать до конца жизни, лишь бы только она была рядом. В любом виде. И ничего другого не надо.