Разящий меч
Шрифт:
— Вы ранены, сэр.
Не обращая внимания на крики, он попробовал шагнуть вперед, сжав зубы от боли.
«Как раз в то место, куда попал снайпер мятежников», — отстранено подумал он.
К нему подвели лошадь, и Ганс взобрался в седло, застонав от боли.
Квадрат теперь двигался быстрее. Мерки снова прорвали линию, земля была усыпана телами. Раненые кричали от боли, но пытались встать в строй, пони-
мая, что это их единственная надежда на спасение. Артиллерия мерков продолжала вести смертоносный огонь. Вокруг
А над полем раздавался рев нарг.
Неожиданно обстрел прекратился. Из толпы мерков вперед вырвался всадник, размахивающий белым флагом.
— Прекратить огонь! — приказал Ганс. Всадник подъехал ближе.
— Мой кар-карт предлагает вам сдаться. Вы не попадете на пиршественный стол, но до конца жизни останетесь пленниками.
Ганс посмотрел на суровые лица людей, окружавших полковые знамена. Это было все, что осталось от пятнадцати полков. Люди смотрели на него выжидательно. Он улыбнулся и сплюнул табак на землю.
— А пошли бы вы… — четко произнес он, и дружный вопль одобрения раздался за его спиной.
Парламентер недовольно фыркнул, повернул лошадь и ускакал.
— Это слова командира французской гвардии при Ватерлоо.
Ганс взглянул вниз, возле него стоял Инграо. По его лицу струилась кровь, но он улыбался.
— Не мог удержаться, — вздохнул Галс.
— Все-таки и в тебе есть нечто романтическое.
— Не оскорбляй меня.
Он достал из кармана крохотную плитку табака — все, что осталось, — откусил половину и вторую отдал Инграо.
Чарли, поблагодарив кивком, взял табак.
— До встречи в аду, — сказал он и отправился к четырехфунтовой пушке, которая еще оставалась в центре каре. — «Я видел дни славы…» — запел кто-то. Солдаты подхватили знакомые слова, их голоса далеко разнеслись по равнине. Они заряжали мушкеты, примыкали штыки. Все понимали, что это их последний бой.
Он перезарядил карабин и упер приклад в колено, не обращая внимания на красное пятно, растекавшееся по брюкам.
Легкий ветерок развевал полковые знамена. Воздух стал чище после дождя.
Ему казалось, что он где-то в другом месте. «Это не Антьетам», — сказал он себе. Он вспомнил, как перед ним стоял молоденький офицер, стоял и смотрел на него испуганными глазами. Ганс сумел научить его, он наблюдал, как тот командует сначала полком, а потом и всей армией. Теперь он отвечает за весь этот мир.
Сын, которого у него никогда не было и которого он обрел в Эндрю. Этого вполне достаточно, чтобы умереть спокойно.
— Да хранит тебя Господь, сынок. Снова взвыли нарги.
— Забирай отсюда людей! — орал Пэт. — К другому поезду!
Григорий посмотрел на Пэта и вновь перевел взгляд на долину, где разыгрывалась трагедия. Черт побери, Григорий, забери их!
Офицер повернулся и присоединился к отступающей пехоте.
Римляне отступали, отстреливаясь. Многие открыто плакали.
До холма, на котором застрял их поезд, доносилась песня последних солдат Ганса. Пэт слушал, и по щекам его катились слезы.
Ударили пушки мерков, послышались крики, но песня продолжала звучать.
— «Слава, слава…»
Мерки рванули вперед. Слабый голос выводил последний куплет. На мгновенье Пэт увидел его — Ганс сидел, подняв карабин. А потом песня смолкла, и только сабли мерков взлетали и опускались, холодно сверкая в утреннем свете.
Прозвенел колокол, и поезд подъехал к станции.
Эндрю чувствовал себя одиноким как никогда. Пустые поезда, прибывшие с линии Потомака, были достаточно красноречивы, но он хотел услышать рассказ.
В последнем поезде сидела римская пехота. У многих были раны, обмотанные тряпками, на их лицах можно было прочесть весть о поражении.
Поезд свистнул и остановился. Пэт спустился из кабины паровоза.
Эндрю пошел навстречу ему. Пэт двигался так, словно на плечи ему взвалили непосильную ношу.
— Ганс погиб, — произнес он безжизненно.
Эндрю отвернулся. Господи, как ему хотелось броситься на землю и с воем кататься по ней, колотя кулаками, как бы он хотел спрятаться в самый дальний и темный угол, чтобы никто его не видел и не трогал. Но он не мог. Не сейчас.
Ганс был рядом, когда они стояли под Геттисбергом, когда он смотрел на тело своего единственного брата.
— Не сейчас, — сказал он тогда. — Ты поплачешь завтра. А сейчас нельзя.
«Ганс умер. Он был рядом со мной шесть лет, он научил меня всему, он был той силой, что помогала мне. А теперь его нет».
Эндрю повернулся к Пэту.
— Мы были так близко, — простонал Пэт, — так близко.
— А три бригады?
— Никого не осталось. Они построились в каре, а их расстреляли из пушек.
— Инграо, Андерсон, Эстерлид, Василий Александрович?
Пэт покачал головой. Эндрю стоял застыв.
— Господи Иисусе, ты бы их видел, — со вздохом выдавил Пэт. — Они стояли и пели до самого конца. Ганс посередине, а вокруг флаги и штандарты. Могу поклясться, что он жевал свой проклятый табак и ругался. Боже, прости меня. Я был там, но не мог их спасти.
Он шагнул вперед и положил руки ка плечи Эндрю. Тело его содрогалось от рыданий.
«Ганс умер», — с тупой настойчивостью стучало у Эндрю в висках. Почему-то ему всегда казалось, что его учитель вечен. Он слышал сотни имен, после которых звучало: «Погиб». Но Ганс… Никогда, никогда он не думал о возможности такого кошмара.
Ганс ушел навсегда.
— У тебя нет табака? — спросил Эндрю шепотом.
Пэт кивнул. Он достал из кармана носовой платок и громко высморкался. Потом вынул плитку табака и протянул Эндрю. Тот взял и откусил кусок.