Разыскания в области русской литературы ХХ века. От fin de si?cle до Вознесенского. Том 1: Время символизма

Богомолов Николай Алексеевич

О себе подробнее напишу в следующий раз, пока скажу, что сидим мы с Д<митрием> С<ергеевичем> в Гомбурге, где жара и скука, приходится, кроме того, менять квартиру, а уехать куда-нибудь в другое место – нет энергии, ибо мы оба хотим писать, для чего необходимо сидеть на месте. Я чувствую себя недурно, гораздо лучше, чем в прошлом году. Расскажите мне о себе, что делали, что писали, как живется? Об успехе вашей книги я кое-что знаю. Что Николай Николаевич? Он в городе? Как здоровье ваших? Сердечный привет им от меня. Не собирается Дмитрий Васильевич за границу, на воды? Жду известий, крепко обнимаю и целую вас. Еще раз спасибо.

Ваша всей душой

З.Мережковская.

Недавно сюда приехала Лиза Овербек. Она кланяется вам, благодарит за письмо. Mrs. Splatt в Россию не приедет, а Лиза надеется видеть вас осенью в СПб 265 .

Пишите мне прямо в Гомбург, без адреса, ввиду перемены квартиры. На почте нас знают.

21

B<ad>. HomburgVilla Ernst.8 Августа 1900.

265

15 мая 1900 г. Комаровой из Флоренции написала сама Е. Овербек. Приведем большую выдержку из ее письма, поскольку оно приоткрывает некоторые обстоятельства отношений Овербек и Гиппиус. «Quant `a moi, je crois que Mrs. Splatt vous a dit que je demeure avec les M'erejkovskis maintenant? C’est vrai que je n’'etais que quelques mois en Angleterre l’'et'e pass'e et que j’ai r'ejoint Zina et Dmitry Serg. en Italie cet automne. Nous 'etions d’abord `a Rome, puis nous sommes rest'es en Sicile pendant trois mois et nous sommes `a Florence pour le moment o`u nous resterons jusqu’au 24 mai, pour aller en Allemagne ensuite; Zina et son mari `a Homburg et moi chez des parents `a Coblence. Zina se porte tr`es bien et moi aussi je me porte mieux qu’au commencement de cet hiver. Je voudrais tant, si vous le permettez, vous parler tout a fait franchement de mes plans et mes id'ees. Vous m’avez t'emoign'e tant d’int'eret amicale que j’ose vous regarder comme une v'eritable amie et je suis sure que vous me comprendrez. C’est si triste qu’on bonheur soit si souvent obtenu `a la condition de souffrance d’un autre; ainsi, pendant les deux ann'ees pass'ees j’ai souffert beaucoup `a cause de la souffrance que je devais donner `a ma mere, qui est si bonne et qui m’a tant aim'ee. Pendant son s'ejour `a P'etersbourg vous avez probablement senti qu’il existait des r'elations assez p'enibles entre ma m`ere et Zina, ce qui m’a mis, moi aussi, dans une situation tr`es difficile. Il est impossible de juger ce qui est bien ou mal dans ce cas; chacune a raison et chacune a tort. Le fait est pourtant, que ce deux natures ne peuvent se comprendre et c’est par cela que Mrs. Splatt ne peut plus s’adresser `a Zina pour ce que ca soit. Moi j’aime Zina de tout mon coeur et je l’ai peut tre vue de plus pr`es que personne; mais j’ai parfois des dоutes tr`es fortes si, pour mon art, il est bien que je suis toujours aupres d’elle. Je suis trop faible pour ne pas ^etre aval'ee par une nature plus forte et je crains que, pour une artiste, la premi`ere condition est la libert'e, int'erieure et ext'erieure. Zina n’est point de mon avis: elle pense que ce n’est qu’avec elle que je puis me d'evelopper et cr'eer quelque chose digne dans mon art. Un des sentiments les plus forts en moi c’est mon amour pour la Russie, ma patrie, et je crains que je commence `a confondre un amour pour Zina avec celui pour la Russie. Ainsi, pour ^etre claire sur moi-m^eme je voudrais voir mon pays et vivre la ind'ependante de Zina, – pour quelque temps seulment peut ^etre,– jusqu’`a ce que j’ai reconnu moi-m^eme o`u est la vraie force. Je m’ai presque pas de connaissances en Russie, mais il me semble que c’est une occasion formidable d’aller maintenant en Russie avec Mrs. Splatt, voir la Russie avec des yeux frais. D’ailleurs, je d'esire de tout mon coeur d’'effacer le souvenir p'enible de son premier s'ejour `a P'etersbourg et je crois que je le pourrais, si je vivais avec elle, parmi des gens intelligents et sympatiques qui sont des vrais Russes! Cepеndant, cette id'ee, tr`es simple, est difficile `a ex'ecuter `a cause du charactere exceptionel de Zina. Elle n’approuve ni comprend une s'eparation et elle veut que je retourne en Russie avec elle et son mari `a la fin du mois le juin. Pour rien au monde je voudrais une rupture avec elle: je l’aime, premi`erement; et aussi je lui dois tant de choses, elle a 'elargit mes horizons comme personne ne l’a jamais pu faire et j’esp`ere toujours encore d’apprendre d’elle. Certes, elle est faible parfois, mais ses id'ees sont toujours fortes et nobles» (РГАЛИ.

Ф. 238. Оп. 1. Ед. хр. 324. Л. 3–4). Перевод: «Что касается меня, то, я думаю, миссис Сплатт вам сказала, что я сейчас живу с Мережковскими. На самом деле прошлым летом я провела всего несколько месяцев в Англии и присоединилась к Зине и Дмитрию Серг<еевичу> этой осенью в Италии. Сперва мы были в Риме, потом три месяца жили на Сицилии, а сейчас мы во Флоренции, где останемся до 24 мая, чтобы потом отправиться в Германию; Зина с мужем в Гомбург, а я в Кобленц к родителям. Зина чувствует себя очень хорошо, и я тоже чувствую себя лучше, чем в начале этой зимы. Я бы так хотела, если вы позволите, поговорить с вами совершенно откровенно о моих планах и замыслах. Вы выказали ко мне столько дружеского интереса, что я осмеливаюсь смотреть на вас как на истинного друга и уверена, что вы меня поймете. Как печально, что счастье так часто достигается ценой страдания другого; так, за два прошедших года я много страдала из-за тех страданий, которые должна была причинить своей матери, которая так добра и так меня любит. Во время ее пребывания в Петербурге вы, возможно, почувствовали, что между моей матерью и Зиной существуют мучительные отношения, что поставило и меня в очень трудную ситуацию. Невозможно судить, кто тут прав или виноват, каждая и права и неправа. Факт, однако, остается фактом: эти два существа не могут понять друг друга и потому миссис Сплатт больше не может обращаться к Зине за чем бы то ни было. Я люблю Зину от всего сердца, и я, может быть, видела ее так близко, как никто; но временами у меня возникают весьма сильные сомнения, хорошо ли для моего творчества, что я все время нахожусь рядом с нею. Я слишком слаба, чтобы не быть поглощенной более сильной натурой, и боюсь, что для художника первое условие – это свобода, внутренняя и внешняя. Зина совсем не разделяет моего мнения: она полагает, что только с ней я могу развиваться и смогу создать что-либо достойное в искусстве. Одно из самых сильных моих чувств – любовь к России, к моей родине, но я боюсь, что начинаю смешивать любовь к Зине с любовью к России. Итак, чтобы ясно понять самое себя, я хотела бы увидать мою страну и пожить там независимо от Зины, – может быть, лишь краткое время, – до тех пор, пока сама не пойму, в чем истинная сила. У меня почти нет знакомых в России, но мне кажется, что отправиться сейчас в Россию с миссис Сплатт, увидать Россию свежими глазами – отличный случай. К тому же я ото всего сердца хочу загладить тяжелые впечатления от ее первого пребывания в Петербурге, и я полагаю, что смогу это сделать, если буду жить вместе с ней среди умных и симпатичных людей, каковы настоящие русские! Однако эту идею, весьма простую, трудно претворить в жизнь из-за исключительного характера Зины. Она не одобряет и не понимает разлучения и хотела бы, чтобы я вернулась в Россию с ней и ее мужем в конце июня месяца. Ни за что на свете я не хотела бы порвать с нею: прежде всего, я ее люблю; к тому же я ей стольким обязана, она расширила мои горизонты, как никто и никогда не мог этого сделать, и я все время надеюсь еще многому научиться у нее. Конечно, временами она бывает слаба, но мысли ее всегда сильны и благородны».

Давно бы вам ответила, дорогая Варвара Дмитриевна, но пришлось переезжать на другую квартиру, возня, неустройство, неудобство… Пишу вам, немножко придя в себя. Тут еще смерть Урусова, которая на меня ужасно подействовала. Мы обе с вами его от души любили. Он ни разу не приезжал в Петербург без того, чтобы не провести у нас вечер или два. Это был истинно незаменимый человек, сердце у него было редкое, удивительное. Андреевский писал мне, что перед смертью А.И. перенес невероятные страдания, принуждены были день и ночь смотреть за ним, так как он покушался на самоубийство. Начало последнего припадка болезни доктора просмотрели, приняв головную боль от сорокаградусной температуры за невралгию. За несколько дней до смерти его считали вне опасности. Что случилось в эти последние дни – я не знаю. Причаститься он пожелал сам, он, неисправимый материалист, радостный эпикуреец! Какой переворот произошел в нем? Затуманился ли мозг его – или просветлел? Какая во всем этом неразрешимая тайна! Ничто не имеет такой власти над моей душой, как смутная мысль, и мысль об этой тайне:

…И ноша жизни, ноша крестная,Чем далее, тем тяжелей.И ждет кончина неизвестнаяУ вечно запертых дверей 266 .

_________

Однако письмо мое совсем в минорном тоне. А я хотела еще поговорить с вами о вашей пьесе. Она очень меня интересует. Вот уже год, как я думаю о пьесе, а все не решаюсь написать. Очень это трудно. И риск большой для человека, который живет литературой. Напечатать все-таки легче, нежели поставить. Скажите, где пойдет ваша? 267 Суворин мне писал, что он даже премию учредил за хорошую пьесу, а все-таки нет ее 268 . Представляли ли вы вашу в цензуру? А в комитет? Там ведь теперь молодые люди сидят 269 . Напишите мне подробно, подробно о вашей пьесе, и о заглавии, и сюжете, хотя бы в главных чертах. Как вы справились со сценичностью? – Я написала маленькую пьеску в трех картинах, полуфантастическую, совершенно негодную для русской сцены по цензурным условиям. Ее переведут на фр<анцузский> язык, может быть, пойдет в Париже, хотя вряд ли понравится французам, ибо она даже без любви. Нет ни “его”, ни “ее”, а только дети да отшельники 270 .

266

Цитата из стихотворения Гиппиус «Крик» (1896). О последних днях и смерти А.И. Урусова, последовавшей после тяжелых страданий 16 июля 1900 г., см. подробнее: Андреевский С.А. Книга о смерти. М., 2005. С. 242–243.

267

Единственная пьеса Комаровой – «Каролина Нейбер», была поставлена Театром Литературно-художественного общества (Суворинским) в 1900 г.

268

См. об этом: «Заседание нашего общества о премиях. Принят проект: 3 премии 1000 руб., 500 и 300. Дирекция выбирает жюри и составляет программу для получения премий» (Дневник Алексея Сергеевича Суворина. М., 1999. С. 368; запись от 18 февраля 1900). Представленные на конкурс пьесы, как можно судить по тому же дневнику, Суворину активно не нравились. Однако пьеса Комаровой была ею не представлена на конкурс, а просто дана Суворину для чтения (Там же. С. 382; запись от 21 марта. Название пьесы искажено). О современном состоянии драматургии Гиппиус писала самому Суворину 24 июня/6 июля 1900 (Литературное наследство. Т. 106, кн. 1. С. 59).

269

Речь идет о Театрально-Литературном Комитете при Дирекции Императорских театров, определявшем пьесы, возможные в этих театрах для постановки. После смерти Д.В. Григоровича в декабре 1899 г. с 8 января 1900 г. в его состав был включен Ф.Д. Батюшков, пригласивший туда и Д.С. Мережковского, а после выхода И.А. Шляпкина в октябре 1899 г. членом стал Д.В. Философов (выбывший, правда, из состава Комитета 10 марта 1901). Следует отметить, что пьеса Комаровой среди одобренных для постановки не числится.

270

Имеется в виду программная для Гиппиус драма «Святая кровь» (впервые: Северные цветы на 1901 год, собранные книгоиздательством «Скорпион». М., 1901). Там действительно действуют отшельники – о. Пафнутий и его послушник Никодим, а также русалки и ведьмы, которые, однако, могут восприниматься как дети. Ср. начало второй картины, когда о. Пафнутий говорит о русалочке: «Живая! Живая девочка, Никодимушка! Ведь ты ребенка чуть не убил! <…> Девочка, а девочка!» (Гиппиус З. Пьесы. Л., 1990. С. 18).

Смотрите же, милая Варвара Дмитриевна, жду от вас скорой весточки. Как это Николай Николаевич ухитрился так крепко простудиться? Надеюсь, он совсем здоров. Будете писать Дм<итрию> В<асильеви>чу – кланяйтесь от меня. Что сказать вам о ваших новых знакомых – Щ<епкиной->Куп<ерник>, Яворской, Арабажине и т.д.? Ничего не скажу: хорошего о них ничего не думаю, а дурное… нужно говорить с осторожностью 271 . Я лично всегда от них держусь подальше, мож<ет> б<ыть>, даже с несправедливой холодностью, но ведь это уж мои индивидуальные ощущения. Напишите мне теперь, что вы сами о них думаете. Романа моего не читайте! 272 Там такие неистовые опечатки, что нельзя в руки взять! Я сама дам вам оттиск. Об «Альме» я написала статейку, которая идет в «М<ире> Иск<усства>» 273 . А что вы о ней думаете? Столько вопросов! Следующее письмо напишу длиннее.

271

Гиппиус пишет об известных петербургских театральных деятелях: Татьяна Львовна Щепкина-Куперник (1874–1952) – драматург и переводчица; Лидия Борисовна Яворская (в замуж. кн. Барятинская; 1871–1921) – знаменитая актриса (ее письма к Комаровой марта–ноября 1900 г. – РГАЛИ. Ф. 238. Оп. 1. Ед. хр. 493; из писем Щепкиной-Куперник сохранилась лишь небольшая записка – Там же. Ед. хр. 486); Константин Иванович Арабажин (1866–1929) – журналист, много занимавшийся театральной критикой. Отметим, что в начале 1900 г. Яворская попросила у Мережковского разрешения поставить в свой бенефис трагедию Софокла «Антигона» в его переводе, на что Мережковский дал согласие. Щепкина-Куперник и Яворская состояли в близкой дружбе.

272

Речь идет, судя по всему, о ранее упоминавшемся романе «Сумерки духа», окончившемся печатанием в июле.

273

«Альма» – трагедия Н.М. Минского (СПб., 1900), чтение которой в Литературном обществе Комарова в цитированных нами ранее мемуарах вспоминала среди наиболее запомнившихся событий. Статья Гиппиус о ней – «Торжество в честь смерти»: «Альма», трагедия Минского // Мир искусства. 1900. Т. 4. Литературный отдел. С. 85–94. Вопреки самоуничижительному отзыву Гиппиус, статья имела принципиальное для автора значение.

Пока – обнимаю вас от души и прошу, по отношению ко мне, никогда не быть Фомой.

Ваша Зин. Мережковская.

22

B<ad> HomburgVilla Ernst.10 Авг<уста> <1>900.

Дорогая Варвара Дмитриевна, только что получила ваше милое письмо и спешу ответить. Я так рада восстановлению отношений между нами, отношений прочных – хочу верить, – ибо они основаны на искренности и бескорыстии, главным образом на искренности. Я хотела бы всегда, при всяких обстоятельствах видеть в ваших письмах (и словах) их прямой смысл, без нужды читать между строками, – как это часто приходится делать с другими людьми – разбираться в намеках и т.д. Я уверена, что если вам что-нибудь не понравится во мне, вы скажете мне это прямо. Я с своей стороны по натуре склонна к откровенности, но люди ее не любят, как я узнала из опыта, а жизнь хорошая школа, которой самое простое благоразумие велит подчиняться. Я готова даже признать, что излишняя откровенность не хороша, можно быть искренним без нее; но вот тут-то и нужна большая тонкость, чтобы отличить излишнее от необходимого, без которого искренность страдает. Какой у меня противный почерк и длинные периоды! Одна вступление заняло пол-письма. Об Урусове – вы точно подслушали мою мысль. Я именно так, как и вы, объясняла его предсмертную религиозность. Я хотела написать о нем два слова, но на свежей могиле трудно писать, к тому же «Мир Иск<усства>» очень просил Дм<итрия> С<ергееви>ча написать теперь же несколько строк, и я ограничилась лишь некоторым сотрудничеством в статейке супруга 274 , который теперь по горло занят своей громадной работой о Толстом и Достоевском 275 . Мне кажется, вы с Урусовым были ближе, чем я. Вы с ним переписывались 276 , я – никогда, между вами мог возникнуть вопрос, есть ли (или нет их) точки внутреннего соприкосновения, между нами эти точки были очень известны. Глубокая симпатия с моей стороны к нему как к человеку, общие друзья, живые и мертвые, каковы Флобер и Бодлер, и др. Он, я думаю, хотя, конечно, любил меня в ответ на мою искреннюю дружескую любовь, – особенно не признавал меня ни как писательницу, ни как поэтессу. И я с этим всецело мирилась. Моя скромная комната была, как он говорил, «оазисом» для него, где собирались его лучшие друзья и единомышленники, а я была хозяйкой оазиса, вот и все. Видите, пожалуй, у него со мной было куда меньше точек соприкосновения, чем с вами, но я этим ничуть не огорчалась, мне казалось, по всяким соображениям, что именно так и должно быть, и я им, Урусовым, радовалась для себя и от себя, не заботясь, доставляю ли я ему собою какую-нибудь радость. Я знаю, что это эгоистично, но как быть, если нельзя иначе? И я в самом деле слишком восхищалась им, каков он был, для того, чтобы его отношение ко мне могло повлиять на нашу дружескую близость.

274

Мережковский Д.С. Памяти Урусова // Мир искусства. 1900. Т. 4. Литературный отдел. С. 36–37.

275

Книга Мережковского «Лев Толстой и Достоевский» (печаталась в журнале «Мир искусства» в 1900–1902 гг.).

276

Письма Урусова к Комаровой (преимущественно на французском языке) за 1895– 1899 гг. см.: РГАЛИ. Ф. 238. Оп. 1. Ед. хр. 452.

Я горько раскаиваюсь, что не взяла за границу вашей книги 277 . Вы знаете, уже полтора года, как я не живу на месте, вечно переезжая, с того дня, как мы с вами виделись в последний раз. В Петербурге я пробыла осенью лишь 3-4 недели, время, чтобы приготовиться к итальянской зимовке. Мы старались взять как можно меньше багажа. Я просила З.А. Венг<еров>ву привезти мне вашу книгу в Рим. И, вообразите, она ее привезла! И только сразу объявила, что не даст мне на нее посмотреть, ибо все 10 дней, кот<орые> она провела в Риме, она писала статью об этой книге, статью тоже мне не прочла, не кончила, и увезла и книгу и статью в Ментону. Я даже не знаю, где была напечатана эта статья 278 . Вы меня ужасно удивили и огорчили известием, что, м<ожет> б<ыть>, не останетесь зиму в П<е>т<е>р<бур>ге! Как это может быть? Не хочу верить. Напишите об этом подробно.

277

Имеется в виду упоминавшаяся выше книга о Жорж Занд (неясно, в каком варианте – русском или французском).

278

Рецензия З.А. Венгеровой на книгу Комаровой нами не обнаружена (в том числе ее нет среди собранных Комаровой вырезок – РГАЛИ. Ф. 238. Оп. 1. Ед. хр. 747).

Что касается Яворских, т.е. Барятинских 279 , – я их, конечно, еще меньше вас знаю. Но так как «знать», даже близких, очень трудно, то я этого и не жду, а просто, для отношений, руковожусь впечатлением. И для того, чтобы сблизиться с кем-нибудь, мне, лично мне, нужно два, хотя бы, отрицательно-хороших впечатления: 1) чтоб не было глупости или пошлости и 2) чтобы не пахло богемой. Яворская, я вижу <?>, увы, не отвечает (на мой личный взгляд) ни одному из этих требований.

279

Обыгрывается значительно меньшая известность драматурга и журналиста кн. Владимира Владимировича Барятинского (1874–1941) по сравнению с его женой, Л.Б. Яворской.

Приветствую от души всех ваших. Пишите мне, в мою пустыню. Как ни много здесь народа, но я – живу в полной пустыне. Конечно, отдайте пьесу в Комитет! Только выберите удачную очередь. Обнимаю вас крепко и жду строчки.

Ваша З.Мережковская.

23

Villa ErnstB<ad> Homburg.27 Августа 1900.

Вы не поверите, в какую вы печаль меня погрузили, дорогая Варвара Дмитриевна! Я почему-то ни минуты не верила серьезно, что вы можете покинуть Петербург. Хотя Псков, как вы говорите, еще слава Богу, – все-таки восемь часов езды, и это совсем не то, что жить на Фонтанке.

Я так надеялась, что этой зимой мы будем видаться чаще, у меня были различные планы чтений, особых домашних вечеров, не похожих на петербургские журфиксы, словом, – бездна мечтаний! С вашим отъездом многое изменяется. Не говоря уже о Мите (ничего, что я его так бесцеремонно называю? 280 ) и о Дмитрии Васильевиче, о всей вашей семье, – ведь вы совсем не привыкли к провинциальной, да еще полковой жизни! Я, конечно, тут не компетентна, но «полковая дама», в моих глазах, это до такой степени от вас отличное, вам противоположное, что я не могу сразу усвоить мысли о вашем отъезде, ни вообразить вашей не-петербургской жизни. Пусть Петербург плох, но все-таки тут лицом ко всему стоишь, ко всему, что происходит в России, к дурному и хорошему.

280

Сын Комаровой.