Реалити-шоу «Властелин мира» (сборник)
Шрифт:
Может, я успею предупредить его. Как он проснётся поутру, подумает, что лучше бы не просыпался. Как он начнёт припоминать мороки прошлой ночи.
– Ну, ты вообще буйный вчера был… орал, как резаный… – скажет Чердак.
– Правда? – спросит он.
– Ну… орал, что на тебя мертвецы лезут… и что ты сам мертвец…
Он вспомнит. Содрогнётся от ужаса.
– Что,
Он вспомнить про зелье. Про жуткое ощущение невесомости между небом и землёй. Вздрогнет.
И поймёт, что хочет ещё.
Иду к его дому. Кажется, этот дом, если я не запутался с адресами. А что, вполне могу запутаться, память у меня дырявая.
Сегодня закрыл шторы, так будет спокойнее. Мне так казалось. Чёрта с два так спокойнее, я же знаю, что он уже стоит там, у окна, уже заглядывает в комнату. Так даже хуже, я не вижу его, даже тёмной тени, темнее самой ночи – не вижу.
Хочется отдёрнуть шторы. Только сейчас уже не отдёрнешь шторы, сейчас уже и с кровати не встанешь, страх надёжно приковал к месту.
Страх…
Я и забыл, что это такое. Забыл с самого-самого раннего детства, когда ещё не понимаешь, где сон, где явь, и снится тебе, что по стенке бегает цыплёнок, и просыпаешься, бежишь искать: а где он, куда убежал? С тех пор много времени прошло, много воды утекло, стало как-то не до страхов, ни до кого, ни до чего. Много чего было, первый раз в первый класс, ты уроки делать собираешься или нет, ты как экзамены сдавать будешь, а…
Стало как-то не до страхов, которые стучатся в окно. Я думал, они ушли. Навсегда. А они есть.
Он вернулся откуда-то ниоткуда. С той стороны ночи. И странно, я задёрнул занавеску, а всё равно вижу его, вон он, смотрит в темноту комнаты, правую глазницу затянула паутинка, к полусгнившей челюсти пристал осенний листок.
Истлевшая плоть стучится в окно.
И я знаю, что никакие молитвы не помогут.
Сегодня он задёрнул занавеску.
Но я знаю: он видит меня.
Он чувствует меня.
Стучусь в дверь. Долго не открывают, нет там никого, что ли, если нет никого, ей-богу, снесу дверь к чёртовой матери, пусть знает Чердак, как дома не быть, когда я пришёл…
Дверь открывается, выпускает заспанную рожу Чердака.
– Чего ломишься-то?
– А то сам не знаешь, чего ломлюсь.
– Как всегда?
– Ну…
На негнущихся ногах вваливаюсь в коридор, дрожащими руками вытаскиваю из кармана банкноты, главное, не растерять…
– Три, четыре… ты чего, милостыню собирал? – смеётся Чердак.
Мне не до смеха. Начинает ломать. Ещё не начинает, ещё только едва-едва, такое состояние, когда ещё терпимо,
Чердак протягивает снадобье. Выметаюсь на лестницу, сил нет уже ждать, разбиваю ампулу, набираю в шприц, ещё вспоминаю, что надо выпустить пузырьки воздуха. Вот так наши и умирают от закупорки сосудов. Или от заражения крови. Или…
Это всё неважно. Сейчас всё это будет уже неважно, сейчас я буду мёртвым, и меня будут окружать мёртвые, и я буду плясать с ними их бешеные пляски…
Покачиваюсь на границе двух миров, падаю в тот, сладкий, невесомый мир…
Чувствую, что так было – все века, во все времена, в осеннюю ночь, ночь демонов, мёртвые оживали, вставали из могил, кружились в бешеном хороводе вместе с осенней листвой под звуки неведомой мелодии…
Бесконечны, безобразны
В мутной месяца игре
Закружились бесы разны
Будто листья в ноябре…
…смотрю на свои истлевшие костяшки, вижу мёртвые глазницы вокруг…
…прихожу в себя на полу подъезда в луже собственной блевотины, какая-то бабища надрывно орёт: что за скотины такие, ни стыда, ни совести нету…
Да пошла ты…
Может, я успею предупредить его, что всё будет так. Может, он спохватится не пойти в «Армагеддон». Или вообще не поехать в Москву, хотя Москва тут ни при чём, Москва, она такая, какую мы сами себе сделаем.
Иду в темноту ночи, к его дому.
Может, успею.
При свете дня лес возле дома кажется совсем не страшным. Да здесь всё кажется не страшным, ночные мороки как будто умерли. Вот именно, что как будто. Это только кажется. Я знаю. Они ушли туда, в темноту чащи, ждут своего часа.
Они…
Я не знаю, кто они. Я не знаю, кто он, который приходит каждую ночь. Я не знаю его имени. А может, у него и нет никакого имени.
Прошлой ночью я всё-таки победил его. Всё-таки дождался рассвета, дождался того часа между днём и ночью, когда ещё не тьма, но уже не свет, когда он, вспугнутый солнцем, отступил от окна, ушёл в темноту леса.
Я следил за ним. Я видел, куда он пошёл. Чёрт возьми, в подступающем рассвете я видел, как он лёг в землю…
Иду в тёмную чащу. Разумеется, я ничего не найду, разумеется, мне померещилось что-то там, ночью…
Разрываю сухую листву, просто так, может, наткнусь на какой-нибудь боровик или мухомор, дам ему пинка, ещё бы сейчас потоптать дедушкин табак, только он весной бывает, не сезон…
Разрываю листву.
Вижу его.
Он лежит, зарылся в листья, истлевший, пропахший смертью. Вот так же в доме пахло, когда бабушка умерла, это я хорошо помню. Вижу его пустые глазницы, подёрнутые паутинками, каких-то мошек на теле…