Реалити-Шоу

Лятошинский Павел

— Спасибо, Серёж, — сказала я быстро на одном выдохе и осеклась, машинально чуть не добавив «ты настоящий друг». Недосказанное Серёжа додумал, но оскорбиться не успел, его щёку обжег поцелуй.

— Я не хочу уезжать.

— Придется.

— Знаю, но не хочу. Давай встретимся через час или два, если ты не сильно устала.

— Устала, — бормочу, глядя в окно. Родителей дома нет. О том, что сегодня приеду, им не говорила, да и домом этот адрес давно перестала считать. Сюда тянет ровно до порога. Дальше, сталкиваются прошлое, от которого сбежала сразу после школы и настоящее, от которого не убежишь.

Ничего здесь не меняется, только отец с мамой стареют, да сдох пес, которого я притащила щенком ещё в седьмом классе.

Серёжа отрешенно пялится на руль, зевает. От усталости глаза его покраснели, мышцы на лице чуть опустились.

— Ключи забыла, представляешь, — лгу, чтобы не оставаться в одиночестве. — Родителей, видимо, нет дома, но ты езжай, если торопишься, а я их тут подожду. Скоро приедут, наверное.

— Нет, нет, — неожиданно бодро протестует Серёжа, — совсем не тороплюсь. Хочешь, поехали ко мне. Мама обрадуется, она тебя любит, чуть ли не сильнее чем меня.

— Ты говорил ей о нас?

— Ещё нет. Как раз будет повод.

— Нет, нет, нет, категорически нет, и ещё сто тысяч раз нет, — сглатываю, пересохло во рту. Впутывать в эту историю тетю Таню в мои планы никак не входит. Я к ней отношусь с уважением, но шоу рано или поздно кончится, Серёжа тоже не навсегда, а вот слава, которая с её лёгкого языка разнесется по всей Мещёрской низменности, от меня уже не отстанет. — Не хочу. Ну, сам посмотри, выгляжу, как чудище, как пугало огородное, голова грязная, одежда мятая, б-р-р.

— Для меня ты самая красивая.

— Прям таки самая?! Не преувеличивай, — смущенно улыбаюсь.

— Не преувеличиваю.

— Допустим. Делать-то, что будем?

Не ответив, он потянул правой рукой рычаг, и машина медленно покатилась по улице. Вальяжно развалившись, Серёжа добавил громкость на магнитоле, и небрежно придерживая руль пальцем, открыл оба окна. Сделал он это, разумеется, не для того, чтобы пустить в салон вечернюю прохладу, а чтобы меня лучше было видно в его компании. Хвастовство у мальчишек в крови, рождается раньше них и не переводится с годами. Не скрою, быть предметом этого хвастовства приятно. Мы приближались к школе, в которой когда-то учились, знакомых по пути не встретили. С едва уловимой досадой, Серёжа свернул на стоянку в тридцати метрах от школы и заглушил мотор. По усталому лицу скользнула тень улыбки, настолько неясной, что уголки рта лишь слегка распрямились, да приподнялись залысины.

— Помнишь школьные дискотеки?

— Да так, не то, чтобы очень хорошо, а что? — спросила я с ложным безразличием, потому как, что-что, а школьные дискотеки вспоминать не хотела бы никогда, ни как тошнит после джин-тоника, ни въевшийся в одежду сигаретный дым, ни сердитый взгляд отца, ни нотации матери утром.

— Мы танцевали медленный танец, играла мелодия нашей песни…

«Что? Нашей песни?» — застряло в сознании, после чего я уже ничего не слышала. «Нашей песни? Нашей? Вот так взять и спросить его: Какой ещё нашей песни, Серёжа? Что за бред? Мне было пятнадцать, и танцевала я не под нашу песню, а под какую-то там песню и не то, что песню, я и тебя-то не очень хорошо помню, тоже мне событие».

— Помнишь? Помнишь? — тараторил Серёжа, то хватая меня за руку, то активно жестикулируя.

— Конечно,

помню, как такое забыть, — поддерживаю его, чтоб в очередной раз не обидеть.

— Да, вот ведь было время! Витю конечно жалко, но что поделать.

«Витю?» — меня словно разморозили. — «Кто такой Витя? Почему его должно быть жалко и что, вообще, я здесь делаю?», — задаюсь вопросами. Одна за другой сыплются истории из прошлого, бахвальство ранним пьянством, дебошем, хамством. Наконец, понимаю, зачем мы сюда приехали — в других декорациях эти байки звучали бы ещё глупее. А ночь такая звёздная. Чем меньше города, тем ярче звёзды. Серёжа гладит мои грязные волосы, вдыхает их запах, целует висок, щёку, губы, нижней губой приподнимает верхнюю мою, сует между ними язык. Не сопротивляюсь, мне нравится, как он это делает — нежно и чутко. Рука скользит от волос к груди, круговыми движениями повторяет форму чашечки лифчика, опускается под маечку. Недовольно цокаю на ухо:

— Стой! Нельзя! Не так же быстро. Ну что ты делаешь? — мои возражения действуют, как красная тряпка на быка, сопя, он напирает, и я уже чувствую, как пальцы ласкают мою грудь под лифчиком.

— Перестань, — говорю решительно, одергиваю руку, вжимаюсь в сидение, отворачиваюсь к окну. Серёжа выпрямился перед рулем, в темноте сложно разглядеть выражение его лица, но только не раздувающиеся ноздри, их даже с космической станции видно, причем, без бинокля.

— Серёж?

В ответ тишина.

— Серёж, ты обиделся, что ли?

— Нет, — слышу оскорбленный тон, — с чего бы?

— Серёж, не будь ребенком. Всё случится, только давай не здесь, ну и не в машине же… отвези меня домой, я устала.

— Как прикажешь.

***

— Ма-а-а-м, пап, я дома, — кричу с порога, разуваясь. В окне было видно синее свечение экрана телевизора. Они дома и не спят, но я предпочитаю громко заявить о себе, чтоб, как бы это сказать, э-э-э-э, ну не стать случайным свидетелем постельной сцены, что ли. Родителям за пятьдесят, но целуются они не только на годовщину свадьбы, спят вместе, и уж если я когда-нибудь соберусь замуж, то только за такого же мачо, как папа.

— Почему ты так поздно? Почему не предупредила? Что-то случилось? — встревожено бурчит отец, вырастая в коридоре, как скала из тумана.

— Привет, папа, — говорю чуть громче, чем следовало, — вот что должно случиться, чтобы я к вам приехала? Ни-че-го. Собиралась ехать завтра, но меня друг подвез сегодня. Всё хорошо.

— Точно?

— Точно-точно.

Подошла мама. Мы её разбудили, и блаженно улыбаясь в полудреме, она опирается на руку отца, внимательно рассматривает меня, особенно живот, не стал ли он, тайком от нее, больше.

— Всё хорошо? — спрашивает она отца.

— Говорит, хорошо. Её друг привез.

— А где он?

— Друг у себя дома, а я у себя дома, — вмешиваюсь в их разговор.

— А почему в коридоре стоите?

— Идите спать, мам, пап, что за допрос вы устроили? — я посмотрела на часы, второй час ночи.

— Действительно, что за допрос? — сказал отец и тоже посмотрел на часы, — можно подумать, ты каждый день приезжаешь посреди ночи. Конечно, мы переживаем. Где твои вещи?

— Он меня с работы забрал, а вещи в квартире остались.