Реалити-Шоу

Лятошинский Павел

— Не нравится мне всё это, — подозрительно сощурился отец.

— Пап, — говорю и крепко его обнимаю, — всё хорошо, ложись спать. Он целует меня в лоб, заглядывает пристально в глаза, подмигивает, берет за руку маму, и они уходят в спальню.

Поздняя ночь, давящая тишина. Не спится. Моя кровать направлена ногами к окну. Полнолуние. Светло, хоть книгу читай. Неуютно. Люцифер, должно быть, с ума без меня сходит, или спит, как обычно, на всё наплевав. Вот бы и мне на всё наплевать и спокойно спать, но нет же, я звезда реалити-шоу. «Что случилось?» — спрашивают родители. Что случилось, то случилось, скоро всё сами увидите, гордиться будете или сквозь землю провалитесь,

кто знает, что они там наснимали, и ещё наснимают. Одно я знаю наверняка, здесь камер нет, и никогда не будет, здесь папа, здесь я под его защитой, в своей комнате, в своей постели.

Слышу шкворчание, в приоткрытую дверь проникает запах самой вкусной в мире жареной картошечки, негромко работает телевизор на кухне, на улице светло, поют птицы. Мама зашла в комнату, потопталась на пороге, не решаясь меня будить, но я давно не сплю и краешком глаза за ней наблюдаю, она это видит.

— Доброе утро, полуночница.

— Доброе утро, — отвечаю, потягиваясь и зевая.

— Как спалось?

— Хорошо.

— Вставай, умывайся, завтрак стынет на столе.

— Я вас люблю, мам.

— Мы тебя тоже любим. Почему ты не позвонила вчера, что приедешь? И кто этот загадочный друг?

— Ничего загадочного, Серёжка Синицын.

— Припоминаю такого, всё бегал за тобой.

— Было…

— Хороший мальчишка.

— Мам, не начинай.

— А я что? Я ничего. Хороший мальчишка, говорю, воспитанный, всегда здоровается.

— Мам…

— Ладно, потом расскажешь, голодная же, давай бегом в ванну и на кухню.

Мама ушла, я посидела ещё минутку в постели. На часах девять, и никаких планов на день. От плотного завтрака организм отвык, картошечка с тушеным мясом и овощным салатом, обильно заправленным майонезом, камнем легли в желудок, даря не столько сытость, сколько тяжесть. Сладкий чай не помог, а кофе в этом доме отродясь не водился. После завтрака слонялась по двору, листала ленту новостей в смартфоне, ничего интересного. В саду качели. Широкое сидение-скамейка подвешено на мощных цепях. При желании можно разместиться втроем. Как-то летом, когда я ещё училась в начальной школе, прищемила между звеньями цепи палец. Мой рёв слышала вся улица. Отец порывался снести качели, я расплакалась сильнее, и он замотал цепь синей изолентой. Временному, как казалось, решению пошло третье десятилетие. Папе тогда было столько же лет, сколько мне сейчас. Боюсь, как бы с Серёжей у меня не получилось, как с этой изолентой. Не зря же говорят, что нет ничего долговечнее временного.

Качели жалобно скрипнули под моим весом (к слову совсем небольшим), цепи натянулись. Вскарабкалась с ногами, откинулась на спинку, закрыла глаза, парю над утоптанным щебнем. Лучшего места для размышлений не найти, а подумать-то есть над чем. Стоит ли рассказывать Серёже про реалити-шоу? Он, сам того не подозревая, уже стал его активным участником, и не за горами день, когда это всплывет. Запретом на разглашение не оправдаюсь. Другой бы просто хлопнул дверью, а этот будет гундосить про любовь и высокие чувства, которые я втоптала в грязь, и как мне после такого верить и так далее и тому подобное. Следующий, не менее важный, вопрос — его родители и мама в частности. Про них я как-то сразу не подумала. Рассчитывала же на лёгкий флирт с походами в кино, цветами, конфетами, мартини, поцелуйчиками, ахами, вздохами, а тут чуть ли не свадьбу мне готовят. Гадкое какое-то чувство переполняет, смесь ответственности со стыдом. И с чего, вдруг, мнение других, по сути чужих, людей, вектором в моей жизни стало? Крутиться нужно, а не сопли на кулак мотать. Квартиру мне никто не купит,

денег не сунет в карман, и карьеру за меня тоже никто не построит. Лаять из-за забора смогут, но не более того. Неизвестных в этом уравнении хватает, но я его решу сама. Расчетливая сука? Нет, хотя считать умею.

К полудню стало припекать. Лёгкий ветерок не спасал, и я побрела в дом. Отец с каменным лицом смотрит телевизор, мама неистово мнет тесто на столе. Нервозность и недосказанность висит в воздухе. Стоило ли ради этого ехать? В обычный уклад, когда я заранее звонила и говорила что приеду, а отец встречал меня на автостанции, с радостью тащил в машину тяжелую сумку вещей, вмешался Серёжа. Ревность в чистом виде, не иначе.

— Всё хорошо? — спрашиваю, чтобы как-нибудь разрядить обстановку.

— Что? — переспрашивает отец, вроде бы как, не расслышав, потому что увлечен просмотром телепередачи.

— Всё хорошо? — повторяю свой вопрос, — Что-то случилось?

— Нет, нет. Всё хорошо, — бросает он небрежно, почти не шевеля челюстями. Скрежет зубов чувствуется на расстоянии. Пожимаю плечами, растеряно улыбаюсь, иду в свою комнату.

Дверь прикрыта не плотно, мама заправила постель, на книжной полке школьные учебники, романы из серии «Библиотека приключений», плюшевый медвежонок и дракон, которого подарил Серёжа на день рождения в седьмом классе. Дракон всё время падал на пол, и я прижала его хвост словарём Ожегова.

— Она женщина. Женщина, понимаешь, и с этим нужно мириться, — слышу мамин ропот в кухне. Отец тяжело вздыхает, я этого не слышу, но иной реакции от него не жду. Думаю, он до сих пор считает меня девственницей и готов отсечь руку каждому, кто прикоснется к моему телу. Мда, эпичная вышла бы битва, не триста спартанцев, конечно, против него, но хоккейная команда точно наберется. Отдуваться за всех придётся Серёже, который, разве что во сне да в своих мечтах был со мной. Представила себе эту картину, стало смешно.

— Пойди, поговори с ней, — шепчет мать.

— Сама поговори, ты же мать…

— А ты отец, если что. Мне и так всё понятно.

— Ах, тебе всё понятно! И что же тебе понятно?

— Всё!

Папа неразборчиво бранится.

Вот бы приехал Серёжа и забрал меня отсюда, хоть к чёрту на кулички, лишь бы увёз. Судя по всему, его ждёт серьезный разговор, хотя отец предпочел бы молча разрядить ему в грудь обрез. Оружия у папы нет, насколько мне известно, но в такой атмосфере он его из воздуха материализует.

Словно услышав мои мысли, Серёжа прислал сообщение: «Привет», следующее сообщение: «Я соскучился», следующее сообщение: «Прости, я был груб, не знаю, что на меня нашло». Не отвечаю. Не люблю писать сообщения. Это какая-то профессиональная болезнь. Как тот сапожник, что без сапог, я каждый день пишу по две тысячи знаков (с пробелами) в «Аграрный вестник», но это предел, и уж если хотите от меня диалога, то воспользуйтесь для этого ртом. За сообщениями последовали дурацкие смайлики, рожица в слезах, должно быть в слёзах раскаяния и рожица с сердечками вместо глаз.

Плотно закрыла дверь и сама позвонила Серёже. Гордость тут ни при чём, не тот случай. Хочу уехать, хочу домой, в съемную квартиру, где Люцифер и, чёрт с ними, камеры видеонаблюдения, зато спокойно.

— Серёж, — роняю в тишину, как только прерываются гудки.

— Привет, я уж подумал, ты обиделась…

— Что делаешь? — перебиваю.

— Ничего особенного, маюсь. О тебе…

— Серёж, поехали в Рязань, — говорю твердо, уверенно, не то, чтобы приказываю, вроде бы как вопрос задаю: «А не поехать ли нам в Рязань?», но даю понять, что не приму отказа.