Реальность и мечта
Шрифт:
До сих пор я испытываю бесконечную благодарность Юрию Марковичу Нагибину за то огромное актерское счастье, которое принес мне его Егор Трубников. Но кто знает, может быть, и не удался бы писателю такой сильный, могучий герой, если бы не заговорил он о самом главном, о самом наболевшем — о хлебе для народа. И тут вновь есть повод задуматься о современности художественного произведения. Описывая колхоз «Трудный путь», Нагибин говорил о послевоенном восстановлении села в годы, когда страна ради хлеба поднимала казахскую целину. Поэтому тема, затронутая в произведении, была близка в Советском Союзе всем без исключения. И я помню встречи, разговоры со зрителями после выхода фильма «Председатель». Они были не столько даже о картине, сколько о жизни, о ее смысле, о проблемах. И такую тональность им изначально задал еще сам Нагибин — удивительный художник и бесстрашный человек. Быть самим собой, не подлаживаться под моду и текущую идеологию могут только сильные, мужественные и духовно богатые люди.
Тогда с легкой руки Нагибина от моего героя в «Председателе» на всю страну пахнуло потом, землей, а не ароматами дешевой парфюмерии, которыми частенько благоухают слишком «положительные» персонажи. Пусть на обывательский взгляд Егор Трубников неблагополучен и крут. Действительно, такая личность запросто наживет себе кучу неприятностей и пойдет наперекор начальству, когда дело касается интересов колхоза, интересов народа. Но именно таких эпоха выставляла на свои форпосты — настоящих коммунистов и солдат партии.
Конечно, все меняется, уже через десять-пятнадцать лет зрителю понадобился другой, не похожий на Трубникова герой. Что уж говорить об этом сорок лет спустя после выхода «Председателя» в прокат! Не знаю, могут ли быть сегодня в почете люди, подобные Трубникову: бессребреники, бесконечно преданные своей идее? Вызовут ли они любовь и симпатию со своими особыми методами работы?.. Безусловно, жизнь давно уже выдвинула иные требования и проблемы, и решать их начали другие люди, с другими характерами, более приспособленными к требованию момента. Однако мне бесконечно дорог Егор Трубников именно своей нерасчетливостью душевной, неравнодушием сердечным. Ему до всего было дело, и он люто ненавидел самую удобную и самую подлую философию: «моя хата с краю — ничего не знаю». И как же объяснить теперь, в сытые времена, что чем больше «мудрецов» сидит по своим хатам, тем необходимее становятся «безумцы», выходящие из этих самых хат навстречу лю-бому испытанию? Конечно, от испытаний сегодня нетрудно уклониться. Но как быть с болезнями роста, особенно с ожирением, когда рост идет не ввысь, а вширь? Вот Егор-то мог бы выйти первым! Поэтому нужны Трубниковы, очень нужны, так как на них и держится мир, именно они делают жизнь, а не пользуются ею, словно мыши сыром, исподтишка и только в темноте.
Удивительно написана роль председателя. Она, сломав привычную схему, открыла новый, неожиданный и острый путь в решении положительного героя. Развития этот Путь, к сожалению, не получил, потому что политика партии от хрущевской оттепели уже качнулась к помпезному застою. А нашего «Председателя» после премьеры ожидала странная судьба.
Любопытно, что до «Председателя» о колхозах в кино рассказывали так, как это делалось в «Кубанских казаках», в «Кавалере Золотой Звезды»: такая роскошная, вольготная жизнь, и столы ломятся от яств. А в нашем фильме с экрана глянули разруха, неустроенность, бедность: селяне даже коров на пастбище выгнать не могли, ибо те уже не стояли на ногах от голода, и их поднимали на вожжах. У нас в картине потрясало обнищание, уныние, пахло навозом, потом, кровью. Конечно, наверху это восприняли как вызов и дерзость. Ни до, ни после очень долгое время подобного на экранах не было!
Поэтому готовый фильм сначала заботливо приглаживали в Госкино, особенно вторую его серию, и нам приходилось идти на купюры. Но и после подчистки долго не давали добро, а требовали показать картину самому Хрущеву. Наш режиссер, Салтыков, даже собирался везти фильм в Сочи, где отдыхал тогда генеральный секретарь. Но Хрущева самого пригласили в Москву на Политбюро и вскоре сняли с должности. Тут-то и оказались мы с нашей работой, как у разбитого корыта. Насчет проката никто из чиновников не говорил ни «да», ни «нет». Хорошо, что сами прокатчики оказались людьми мудрыми: они понимали — фильм пойдет, даст хорошие сборы, и пустили его на свой страх и риск, осмелев от недавних оттепельных ветерков.
Наконец 29 декабря 1964 года я отправился на премьеру в кинотеатр «Россия». На здании напротив висел огромный щит, извещавший о выходе фильма. Такие щиты, а также афиши и натянутые между домов плакаты красовались
В тот же день мне сообщили, что фильм запретили. И даже ссылались на какое-то правительственное постановление. На места была разослана соответствующая директива. Но она опоздала: кое-где уже начался показ «Председателя», и фильм давал огромные сборы. Вернуть джинна в бутылку было невозможно. Поэтому кто-то из самых «верхних» людей, будто бы даже Косыгин, сказал: «Да ладно, пусть уж идет картина. Не стоит начинать новое царствование с запрета на фильм». И «Председатель» вырвался! Дверь уже захлопывалась, а мы — раз — и успели проскочить. А дверь, надо сказать, захлопнулась надолго, ведь над страной засияла звезда Брежнева.
Что началось после показа! О фильме и писали, и говорили. И если рядовой зритель все-таки отнесся к нему благосклонно, то блюстители идеологии изощрялись в ругани на все лады. Одни твердили, что «Председатель» — сплошное очернительство нашей советской колхозной действительности. Другие того хлеще: это, мол, чуть ли не политическая диверсия против линии партии. Так, например, высказался некий Скаба, секретарь тогдашнего ЦК Компартии Украины. Но зато фильм смотрели… Как смотрели! И как много добрых, сердечных слов услышал я от зрителей, сколько писем от них получил. Правда, были среди этих писем и сердитые, повторяющие то, что писали в газетах: мол, однобоко и тенденциозно показана борьба с послевоенной разрухой, мол, допущен перехлест в изображении деревенских бед. Но даже и в этих сердитых посланиях отмечали Трубникова как реального живого человека. И это более всего убеждало меня, что, несмотря на все мои мучения и сомнения, образ Егора получился живым.
А потом мне дали Ленинскую премию. Есть у меня фотография: я стою со значком лауреата и что-то говорю. А Екатерина Александровна Фурцева, тогдашний министр культуры, так выразительно на меня смотрит: «Вот, мол, собака — прорвался!» На Комитете по Ленинским премиям я прошел в лауреаты с преимуществом всего лишь в один голос. А назначили бы заседание несколькими месяцами позднее, и такого бы уже не случилось: не бывать бы даже этому одинокому голосу. Но главное везение, конечно же, заключалось не в этом. Если бы в то время картине не удалось прорваться, увидели бы ее зрители лет через двадцать — двадцать пять и смотрели бы как музейную редкость, не более того. «Председатель» оказался последним из серьезных и острых фильмов тех лет, которым повезло. После его выхода на полке оказались «Комиссар», «Агония», «Тема» и многие другие. Мы успели, и картина поработала, поволновала…
Я так подробно вспоминаю «Председателя» не только потому, что борьбу и победу всегда приятно вспомнить. И не потому, что фильм стал классикой советского киноискусства. Дело еще вот в чем: я и сегодня порой раздумываю о Егоре Трубникове как о человеке действующем, думаю, как бы он пришелся к нынешним временам? Однажды «Председателя» демонстрировали по телевидению, и мне показалось, что в некотором роде своей актуальности фильм так и не потерял. Нет, не в смысле колхоза, общественной собственности или диктаторских, волюнтаристских действий моего героя. Это все идеи, так сказать, прикладные, текущие. Главное, что в картине звучит вечная идея: жить стоит для того, чтобы утверждать живое и прекрасное. Служить стоит ради счастья людей. Ради этого и горел мой Егор Трубников. Но об этом всегда больше говорят, а действительность, к сожалению, нечасто подтверждает слова. Что большинству людей до идеалов, распропагандированных прежде в литературе и публицистике, когда практическая жизнь тянется своим чередом? Но все- таки прежде был этот маячок — идея о служении людям. А те перь будто затерялся в ночи его свет. И грустно становится, ког да вдруг задумаешься о цели человеческого существования н земле. Неужели ради «Мерседесов» и путешествий на Канарски острова наделен он разумом и душой?..
Странная ситуация у нас сегодня: нет чьей-то неограничен ной власти, диктатуры, средства массовой информации говоря и пишут без страха о чем и о ком угодно, и тем не менее личност остается беззащитной. Человек может пропасть, его застреля: в упор на пороге собственного дома, в собственной постели, разбойные концерны и банки разоряют бесчисленных вкладчиков, а виновных нет. Сегодня человек наг и гол, как в бане: раздет, невооружен ни материально, ни духовно. И нет, не видно вокруг председателя, который бы бросил силы на борьбу не за власть личную, не за место на олимпе власти, а за человека. Естественно, это борьба не чета той, что вел мой Егор Трубников против уныния и бездействия людей в своем колхозе. Борьба не силой оружия и танков, не драконовскими декретами, которые прижучат всех мерзавцев и поставят общество по стойке «смирно», — это все уже было. Борьба, по моему разумению, должна идти сегодня именно за достоинство личности, надежно охраняемой законом от всяческого разбоя, и государственного в том числе. Но борец, по идее, должен быть таким же Егором Трубниковым — в чистоте помыслов, в абсолютном бескорыстии, в страсти самоотдачи. Он должен бьггь подобен Трубникову по его человеческой сути: «за друзи своя живот свой положиша».