Реальность и мечта
Шрифт:
Уже к концу работы, когда нашлись те опоры, которые в итоге спасли роль, и когда мне стала понятна наконец вся нелепость подражания ремаркам, я разобрался и в том, почему Пырьев так настойчиво сопротивлялся ежеминутному заглядыванию в первоисточник.
Книги Достоевского живут уже полтора века, но Федор Михайлович по-прежнему глубоко современный писатель и потому
Реальность и мечта
великий художник. Поэтому тем, кто берется за экранизацию его произведений, важно решить для себя две главные задачи: в чем наиболее полно выражается сегодня современность Достоевского и что режиссер определяет для себя как наиболее важное в произведении, которое он берется экранизировать?
Пырьев поставил себе главной задачей вскрыть тему взаимоотношений между людьми, показать любовь Достоевского к людям, «беспощадную любовь к человеку». Режиссера заинтересовали моменты, в которых писатель ставит своего героя, по выражению Эйзенштейна, «в нечеловечески постыдные положения», в которых может проявиться вся глубина его души. Вот такой Митя Карамазов, которому присущи общие черты карамазов- ские, необузданные, и в то же время чистота души, глубин^ чувств, свойственная людям, страдающим от несправедливости, внутренне незащищенным перед «проклятыми» вопросами, которые беспрерывно ставит жизнь. И основной смысл экранизации заключался в попытке раскрыть нравственные проблемы обнаженно и жгуче встававшие перед героями этого гениального произведения, и показать, какой отклик получают они в душа и поступках героев.
При экранизации такого романа, как «Братья Карамазовы» режиссер и вместе с ним актеры в принципе бессильны объят: целиком гигантский мир произведения. И это реальность, с ко торой приходится считаться. На мой взгляд, бесплодны спорь о том, вправе или нет режиссер экранизировать классическое произведение, если он не в силах подняться на такую же высоту Нелепое и невыполнимое требование. Постановщик стремится передать дух произведения, его созвучие нынешнему дню, а значит, выбирает в этом космосе одну звезду, которая в настоящий момент ближе всего к людям. Ее- режиссер — тщательно и глубоко по мере сил — изучает и стремится как можно точнее показать. Разве это весь мир? Нет, это только часть несказанно огромного. Но это должна быть часть именно того мира, который показан автором. Именно того, а не другого. Вот здесь надо следовать точно мысли писателя.
Я убежден, что каждый режиссер, который прикасался к Достоевскому, будь то Куросава или Пырьев, читали великого русского писателя по-своему. Разумеется, не было и нет режиссера, чьи идеи были бы абсолютно идентичны идеям Достоевского. И конкретно Пырьев сделал акцент в своих «Братьях Карамазовых» на мысли: человек достоин счастья.
Позднее он сам ощутил неполноту своей трактовки, неполноту следования Достоевскому. И внутри съемочного периода в уже сложившийся сценарий вставил среди клокочущих событий беседу Ивана и Алеши в трактире — сцену статичную, но так много объяснявшую во внутреннем мире героев, в философской основе «карамазовщины».
Год работы с Пырьевым был большой жизненной школой для нас, актеров. Иван Александрович — поразительный труженик. Я и раньше много слышал о нем от своих товарищей, которые снимались в его картинах, слышал и о его резкости, даже грубости. На первый взгляд он действительно производил впечатление колючего человека. Но во время работы над фильмом мы удивлялись его постоянному и уважительному вниманию к актеру как к самому главному лицу на съемочной площадке. Он доверял тому, кого снимал, многое хотел сказать именно через него. Но к лентяям, говорунам Пырьев был беспощаден — их он безжалостно преследовал. Иван Александрович любил на площадке «зацепление темпераментов», а теоретизирования, «умные разговоры» просто терпеть
У этого режиссера был любопытный подход к актеру. Он проникался состоянием исполнителя, начинал играть в прикидку и постепенно проигрывал вместе с ним весь кусок, стараясь нащупать ту дорожку, по которой надо идти в этой роли, и увлекал по ней, со свойственным ему накалом страстей, актера. В общем, несмотря на свою поразительную работоспособность, он все-та- ки был режиссером вдохновения.
Природа часто бывает несправедливой: подарив Ивану Александровичу столько художнической мощи, неукротимости, энергии, она дала ему сердце, которое не выдержало этого накала.
7 февраля 1968 года Пырьев умер. Фильм, давно задуманный режиссером, в самый разгар съемок потерял своего руководителя. Картина остановилась на 72-м съемочном дне, хотя многое уже было сделано, многое задано, многое сложилось. И хотя пы- рьевское решение уже предопределило фильм, над ним нависла угроза закрытия.
Руководство «Мосфильма» не решилось передать картину какому-либо другому режиссеру — замысел Пырьева был очень своеобразен, и не каждый мог его принять безоговорочно. Но не переснимать же такое количество материала! И тогда закончить картину предложили мне и Кириллу Лаврову. В решении этом было рациональное зерно: никго так, как мы, актеры, не был заинтересован в судьбе «Братьев Карамазовых». К тому же мы долго работали с Иваном Александровичем и знали, чего он добивался, привыкли к его почерку, к его манере. Потому-то была надежда, что нам удастся привести съемки к логическому финалу, не меняя стилистики картины.
Мы с опаской согласились на это страшноватое предложение: до этого ни я, ни Кирилл никогда не стояли по ту сторону камеры. Однако другого выхода не было. В этот сложнейший момент нам очень помог Лев Оскарович Арнштам, назначенный официальным руководителем постановки. Опытный режиссер, Лев Оскарович был настойчив и внимателен к нам в подготовительный период, но совершенно не заглядывал в павильон на съемку. Зная меру ответственности, которая на нас легла, он понимал, что при его появлении в павильоне мы начнем оглядываться на него и потеряем остатки решительности.
Не берусь оценивать нашу работу, тем более что мы лишь старались органично вписать отснятое нами в ткань фильма, который в большей части уже был сделан Пырьевым. Естественно, что-то во время съемок мы делали по-своему, но непременно в известных рамках: мы не считали себя вправе — да, пожалуй, и не сумели бы — строить эпизоды иначе, чем уже развернутые игровые сцены в данной декорации. То есть мы не «сгущали» изобразительное решение и не применяли несвойственные Пырьеву монтажные приемы. Не потому, что новое не склеилось бы, не совместилось с ранее сделанным. И не из одной только доброй памяти нам хотелось донести до зрителя исконный замысел Ивана Александровича. Мы лишь добивались того, чего, как нам казалось, хотел он: чтобы зритель ощутил тоску по сильным характерам, могучим страстям, полюбил бы открытость в поиске правды, каким бы тягостным и горьким этот поиск ни оказался.
Мы доснимали большие эпизоды и монтировали сцены, не претендуя на самоличное авторство. Ведь задача состояла в том, чтобы развить начатое Пырьевым. Пожалуй, мы сами могли бы подойти к роману иначе, но нас поддерживала убежденность, что уже сложившийся режиссерский замысел безусловно интересен и страстен. Желая сохранить его, мы двигались прежней дорогой, но своими шагами. Особенно это коснулось характера Мити. Еще в долгих разговорах с Пырьевым мы приходили к горькой для нас обоих мысли, что мой Митя перехлестнут — не хватает в нем человеческой пронзительности. Криком ее не добиться… Теоретически я и Иван Александрович это понимали, а начинались съемки, и я, постепенно накаляясь, опять начинал кричать. И редко удавалось мне вырваться из этой ловушки.