Реальность и мечта
Шрифт:
Родом Астафьев из Красноярского края, из тех мест, куда ссылали на поселения. Но люди и без наказания жили там, зачастую счастливо жили. Потому что русский мужик всегда умел приспособиться к обстоятельствам, проявив недюжинную смекалку, волю и жажду жизни. Виктор Петрович отлично понимал это свойство русского народа, его колоссальный творческий потенциал. А с другой стороны, знал и его беды: пьянство и упрямую дурость. Но не любить свое родное он не мог.
Много лет назад старейший актер МХАТа Марк Прудкин пригласил меня на свой день рождения. Было ему под девяносто, да еще он сломал шейку бедра. В таком возрасте вылечить сложный перелом — дело безнадежное. Прудкин передвигался на коляске, но на мой вопрос о самочувствии ответил бодро, мол, все ничего, и, вдруг взгрустнув, добавил: «Атворческой перспективы нет…» Кажется, именно отсутствие перспективы, вернее, катастрофическое сужение ее для русского мужика так Мучительно тревожило Астафьева. Сейчас правота писателя раскрывается в умирании деревень, в сокращении российского населения, в разбазаривании ценностей материальных и, что более всего страшно, в оскудении культуры. Через сердце Виктор Петрович пропускал все, что происходит на Руси. Все его касалось, отсюда так высок градус непоказушной гражданственности. Из этого источника возрождается вера в неизбывность исконной творческой силы русского
Хорошо, что в последние прижизненные годы Астафьева много снимали кинематографисты. Такое надо фиксировать ради будущего. Его появление перед телекамерой имеет не меньшее значение, чем граммофонная запись голоса Толстого столетие назад, потому что люди подобного масштаба — редкость. Вот и памятник поставили Астафьеву в его Овсянке. Тоже хорошее дело, а я загрустил невпопад: скромный обелиск крупнейшему писателю России легко затерялся бы на любом кладбище на фоне помпезных бюстов над могилами перестрелявших друг друга братков. Почему у нас так?
Но главного не отнять, не отсудить от его памяти: Виктор Петрович Астафьев стал истинно народным писателем. В большом, нестройном и разноголосом хоре отечественных литераторов мотив Астафьева поразительно чист, прозрачен и верен. В нем нет фальши. Он выделяется искренностью и задушевностью, неизбывной болью и светлой радостью. Как говорят у певцов, у Астафьева от природы поставлен писательский голос, поэтому рядом с этим человеком не было места лжи. В его произведениях не завелись придуманные красивости, туда не просочилось лукавое желание показаться интересным и значимым. Настоящий, родниковый, редкий человек остался таким же в своей прозе. И его след не сотрется в российской культуре.
Бывали у меня встречи и с другими замечательными представителями писательского цеха. Как-то мне пришлось идти с Валентином Григорьевичем Распутиным по Байкалу. Катерок был небольшой, на нем каждый сантиметр чем-нибудь занят, а гостеприимные хозяева — два матроса и капитан этой скорлупки — в малюсеньком камбузе бесконечно жарили и варили озерные дары. Все вместе мы беспрерывно пили крепкий горячий чай, чтобы согреться на ледяном ветру под июньским, высоким байкальским небом. И вот среди этих контрастов и неудобств самым терпеливым оказался Распутин. По нынешним крикливым и настырным временам была в нем какая-то редкая скромность и внимательная сосредоточенность к окружающему миру. Есть люди, воспринимающие мир лишь как часть самого себя, притом малую часть по сравнению с их собственными персонами, этакие закоренелые субъективисты и эгоисты. А есть личности, совершенно им противоположные, которые себя считают крохой посреди огромного мира. Все его многообразие и новизну они не устают воспринимать с любовью и удивлением, ибо мал человек и жизнь его скоротечна посреди этой бесконечности. Вот к таким людям, как мне кажется, относится Валентин Григорьевич. Для того чтобы написать «Прощание с Матёрой», о мире надо знать не только то, что он существует где-то еще вне нас, его надо уметь видеть во всех красках, слышать во всех звуках, как это свойственно Распутину. Для того чтобы подробно, явственно и ощутимо передать образ мироздания в слове, наверное, нужен особый, редкостный дар писателя. Распутину важна каждая молекула, частичка Вселенной, в которой Вселенная, отражается, поэтому в своих произведениях он берет, казалось бы, мелкие, частные случаи из жизни подчеркнуто скромных и неприметных людей. Но именно в них он угадывает прелесть и боль, единство и противоречивость мира, в котором все связано в один тугой и неразрубаемый узел. Поэтому проблемы большой энергетики так страшно касаются заброшенных старух на Матёре, а ожесточение людей в век тотальной разобщенности так жутко проявляется в отношении детей к умирающей матери. Человеку знающему необязательно подниматься на вершину горы, чтобы обозреть неоглядные дали, он и у подножия сумеет понять и почувствовать многое, до чего ни рукой, ни взглядом не дотянуться.
Распутин в своем творчестве не шумлив и не декларативен. Он внимателен и подробен в описании человеческой души и способен добираться в ней до самых заветных уголков. Однажды в какой-то журнальной редакции мне попала на глаза его рукопись мельчайшим, аккуратнейшим, бисерным почерком, записанная остроотгоченным карандашом. И в этих примеченных мной деталях тоже жила удивительная подробность и тщатель ность писавшего человека. Почерк показался мне необычным и позднее я спросил Валентина Григорьевича, почему он та мелко и аккуратно прорисовывает буквы. Он ответил, что така манера позволяет ему сосредоточиться и как бы погрузиться в описываемый мир. Эта сосредоточенность необходима ем\ в качестве главного условия для работы.
Валентин Григорьевич с великой тревогой пишет о проблемах Байкала. О них он беспокоится как исконный сибиряк и как настоящий, совестливый гражданин нашей огромной страны. Пишет неустанно и смело, выступая в защиту чудесного озера. Но если внимательно вчитаться в его слова, то станет понятно, что в них доказательств и убеждений больше, чем нервов и обвинений. Да, он не щадит ни министров, ни ученых, которые способствуют бездумному использованию и загрязнению Байкала, но ему важно не обвинить их, а убедить в своей правоте, не только возмутиться неправедностью чьих- то деяний, а вразумить горячие головы и уберечь их от непоправимых ошибок. Ведь человек не имеет права ради сегодняшних выгод забывать о завтрашнем дне. Поэтому в любом дискуссионном
Много лет назад мне посчастливилось в течение нескольких дней пробыть вместе с Валентином Григорьевичем в одной поездке по Италии. Во время частых переездов по стране было достаточно времени для наших неспешных разговоров. Вернее, я больше расспрашивал и слушал, а Валентин Григорьевич отвечал. Из его рассказов я определенно и явственно уразумел для себя: Распутин — писатель и человек с абсолютно непоколебимой жизненной позицией. Да она яснее ясного видна и в его книгах, и в его публицистике. Но надо слышать, как рельефно она проявляется в обычных, мимолетных разговорах. Какая-то удивительная скромность, почти замкнутость чувствуется в них, а за ней — уверенность. И не поколебать в Распутине его представлений о мире. Правда, и он не навязывает своего видения жизни, наверное, понимая, что единственной, пусть и глубокой, и серьезной, точки зрения недостаточно, чтобы понять весь мир. Драться за свое выстраданное, прочувствованное и понятое он готов, а кричать об этом всем и каждому на всех перекрестках не станет. В этом разительный контраст со многими другими, в том числе авторитетными, людьми, которых мне приходилось встречать. Редко кто удержится от соблазна на юру потолковать о своих позициях, чтобы вдолбить какие-нибудь необязательные мыслишки во все рядом находящиеся головы. А уверенности в своей правоте при этом нет. И чем меньше уверенности, тем больше крика. Утомительно чувствуешь себя возле таких крикунов, а с Распутиным — спокойно. Веришь каждому его тихому, даже скупому слову и соглашаешься, что все, во что он верит, что любит и защищает или ненавидит, — это его суть, а не расхожая, по случаю накинутая одежка. Распутин сам из народных и природных глубин. Он и пришел в литературу, чтобы поведать о сокровенных глубинах духа, и делает это очень талантливо и несуетливо, так неопровержимо, истинно и основательно — по-распутински.
Мысленно возвращаясь к актерству, я вдруг вспомнил рассказ Астафьева «Затеей». Затесь — это метка, которую делают в тайге на стволе дерева, чтобы не заблудиться и при необходимости вернуться назад. Она долго не зарастает… Каждый человек делает подобные зарубки в памяти современников. Актер — сыгранными ролями. Так вот, затеей большинства нынешних акте-
Реальность и мечта
ров исчезают слишком быстро. Вроде бы часто мелькает лиц· в кино, рекламе, сериалах. Изображает сильные страсти, выписывает злободневность, создает что-то вроде портрета эпохи, а получается не так, не то, не по-человечески. Будто звери пробегают мимо дерева и походя метят территорию.
Времена моей молодости были более благодатными для того, чтобы оставить в искусстве заметный след. Хорошо сыграв роль в одном-единственном фильме, можно было на следующий день после премьеры проснуться знаменитым и сразу получить признание миллионов зрителей. Иное дело, что подтвердить однажды взятую высоту затем бывало сложновато — не всегда для этого предоставлялась возможность. И вот почему.
Еще при Сталине в какой-то год на экраны вышло всего восемь художественных кинолент. А ведь какие были режиссеры, какие имена! Например, Эйзенштейн, Пудовкин. Они ведь любую тему поднять могли. Но картин выпускали мало, ибо их следовало выдерживать в определенном идеологическом и моральном русле. Действовала жесткая цензура, которая, по совести, равнялась не только на партийный заказ, но также руководствовалась принципом: пусть фильмов будет меньше, да лучше. Словом, такая была политика на кинематографическом фронте. Поэтому на людей, занятых в съемках, ложилась особая ответственность: не сдюжишь — второго шанса попробовать свои силы уже не дадут. Но и вознаграждение за творческие находки было особым. У одного из философских классиков есть такая фраза: «совы Минервы всегда вылетают в полночь». Это в смысле, что ис·; кусства расцветают именно тогда, когда империи находятся на пике славы и в подтверждение своего могущества нуждаются только в лучших творениях человеческого гения. Такое искусство монументально, оно фиксирует эпоху и надолго сохраняет память о ней. Однако Сталин умер, и появилась необходимость переосмыслить только что пережитое. Тогда появился Смоктуновский, сумевший выразить сомнение человека, едва очнувшегося от сталинщины. Рядом с ним встали Баталов и Ефремов, которые в силу своей актерской сущности становились понятными и близкими самым разным слоям советского общества.
Сегодня все по-другому. Время несется, не останавливаясь. Где уж ему до монументов, когда даже эксперименты поставить некогда. Многое лепится набело, а в пору бы подождать, сосредоточиться на главном, обдумать возможные результаты труда. Ведь художник, как и ученый, несет за них ответственность перед современниками и потомками. Мол, чему служим, чего добиваемся? Об этом в Евангелии от Матфея сказано: по делам узнаете их.
В новой России возобладало новое мышление, и неминуемо началась смена поколений во всех областях человеческой деятельности, в том числе в театре и кино. Это всегда очень нелегкий процесс, а когда сроки предельно ограниченны, он происходит непредсказуемо и почти неуправляемо. Вот картины и пекутся, как блинчики, а в них холостой пересказ сюжетов. Не сказать, что там не поднимается насущных вопросов, только одухотворенного сплетения с действительностью не получается. Оттого роли какие-то недоигранные. И мне становится в чем-то жаль молодых актеров — в нынешней жизни с плотным графиком им редко удается засветиться хорошо. Они для этого не успевают вызреть и раскрыться. Мелькают только их лица в растиражированных и почти одинаковых кино- и телепродукгах. Много-много безымянных лиц, и в них не получается, а порой и не хочется разбираться. Это безликость, которой не место в искусстве, где каждый творец должен быть личностью и лидером. Но ничего не поделаешь, общая тенденция такова, и тем приятней, что в ней суть исключения и что актерское мастерство живо пока в исполнении моих достойных молодых коллег, таких как Безруков, Миронов, Маковецкий, Суханов. В работе им зачастую удается нечто замечательное, чего не бывало прежде. Например, у Бортко в «Идиоте» князь Мышкин раскрылся совсем иначе, чем привыкло мыслить мое актерское поколение.