Реальность сердца
Шрифт:
— Вы ведь не просто хотели избавиться от богов, но и призвать на их место другого? — Фиор на всякий случай убрал руки за спину. — Скажите, какого цвета глаза у вашего покровителя? Герцог Скоринг удивленно повернул голову. По усталому лицу проскользнула легкая тень недоумения. Вопрос: «Какая разница, не жениться ж вы на нем собрались?» едва не соскользнул с губ — Фиор буквально услышал эту невысказанную мысль.
— Такого… серо-голубого, точнее сказать не могу, — скориец небрежно махнул рукой, обвел комнату взглядом, ища предмет подходящего оттенка. До последней минуты регент надеялся на то, что все это — череда дурацких совпадений и недоразумений. Герцог Гоэллон никак не обосновал свою уверенность в том, что проклятьем Золотая династия обязана богу-самозванцу. Оставалась еще надежда на то, что он ошибся, а проклятье — дело рук Противостоящего, оказавшегося истинным творцом, но ныне — разрушителем. Но «серо-голубые», а точнее — серо-синие, сизые, оттенка голубиного крыла были у той тени, что совсем недавно попыталась ударить в спину. Герцог Скоринг же, вопреки всем расчетам и надеждам, оказался верным соратником этой твари…
— Вы… — голос сорвался, но Фиор заставил себя говорить громко. Ему сейчас было наплевать на все правила приличий. — Вы так желаете всех спасти?! Вы говорите о благе мира и о многом прочем, но вы даже не лжец, вы — тварь под стать своему божеству!
— Простите?.. — скориец вскинул руки, словно пытаясь возразить, но Фиор его не слушал. Не мог, не хотел… не получалось.
— Тот, кем вы хотите заменить Сотворивших — я хотел бы увидеть его лицом к лицу, с оружием в руках… Да нет, честная сталь — слишком большая роскошь для подобного отродья! Виселица или сточная яма будут под стать! И я утопил бы его своими руками! За барона Литто, за герцога Гоэллона, за моих братьев, за всех, кому это ваше самозваное божество испортило жизнь! Вам стоило бы поговорить с бароном Литто. Спросить его, во что ваш дражайший друг превратил жизнь подростка.
— О чем вы? — стоявший напротив человек и так не отличался смуглостью кожи, но тут он побледнел до синевы.
— От кого вы пытаетесь нас спасти? Ровно от того существа, от той дряни, которой мы и обязаны проклятием, да, господин герцог Скоринг? От твари, которая устроила это все, от начала до конца! — голос подвел, сорвавшись на хрип, но слова еще не кончились. — Это его вы пытаетесь возвести во владыки мира?! Вам мало того, что уже случилось из-за проклятья? Всех этих смертей и сломанных жизней? Вы хотите, чтобы весь мир оказался в его власти? Кем, скажите на милость, нужно быть, чтобы искренне затевать подобное?!
— С чего вы взяли?..
— Об этом мне рассказал герцог Гоэллон. Но, знаете ли, я и сам имел возможность убедиться. В ночь после того, как я услышал о проклятии, как мы все узнали… — уже приходилось выжимать из связок каждое слово. Фиор прижал ладонь к горлу. — Тогда я и увидел, какого цвета глаза у вашего божества. Во плоти оно ко мне не явилось, конечно. Но познакомились мы близко. И угадайте, чего эта мерзость от меня хотела? Подтолкнуть к самоубийству. Уже после данной мной клятвы… То, что последовало за этим признанием, Фиор, герцог Алларский, запомнил до конца своих дней. Там, где только что стоял живой человек — изумленный, потрясенный, не вполне верящий своим ушам, — вдруг образовалась пустота. Пустота эта была ростом с самого герцога Алларэ, пошире в плечах и весьма плотного сложения.
Силуэт был — а вот герцога Скоринга, которого впервые за все время знакомства Фиор сегодня чувствовал, как живого человека, а не портновский манекен, там больше не было, осталась лишь оболочка. В которую затягивало, словно в водоворот. На мгновение регенту показалось, что сейчас морок развеется, и на месте застывшего ледяным столбом скорийца проявится сизоглазая тварь во плоти, и это было бы прекрасно, потому что шпагу при входе в дом герцог Алларэ не отдал. Он не знал, можно ли убить воплощенное самозваное божество, но постарался бы… Ничего подобного не случилось. Только — рухнул в кресло человек, до того стоявший неподвижно; рука поднялась, но упала, так и не дойдя до лица — или до ворота рубахи, Фиор так и не понял…
Пронзительным незнакомым доселе холодом, сосущей пустотой тянуло от сидевшего совсем близко — в полутора шагах — ходячего призрака, портрета, выполненного бездарным художником, сломанной куклы…
— Господин герцог… — Фиор застыл, пытаясь понять — как, почему это вышло, неужели из-за его крика, из-за брошенных в лицо слов? Пустота звенела, резала слух, пугала до того животного страха, который Фиору еще не доводилось переживать никогда.
— Мама… — прошептал он, и тут же — и откуда только взялся голос — позвал уже громко: — Кларисса! Госпожа Эйма влетела в кабинет разъяренной рысью. Оплеухой, полученной Фиором, можно было бы свалить с ног мужчину чуть менее крепкого сложения.
— Вы идиот!.. — более внимания господину регенту хозяйка не уделила, бросившись к гостю. Кларисса прижала ладони к щекам герцога Скоринга, заставила поднять голову, заглянула в глаза. Тот не сопротивлялся — он попросту отсутствовал, позволяя делать со своим телом все, что угодно.
— Подайте вина, — не оглядываясь, приказала женщина. — Теперь возьмите с полки зеленый флакон. Лейте половину в кубок. Давайте сюда. Пейте… — это уже было сказано не Фиору. — Помогите же мне, бестолочь! Оказалось, что поить вином человека, который не брыкается, не противится, а попросту ничего не делает — задача не из легких, но герцог Алларэ был счастлив тому, что приходится помогать Клариссе. Она еще о чем-то просила — он выполнял, не думая и не запоминая, даже и не пытаясь осознать происходящее. Короткие резкие распоряжения строили надежную стенку между разумом и стучавшимся в виски вопросом: «Что я сделал? Что я такого с ним сделал, что — вот так?..» Череда распоряжений, следовавших быстрее, чем опытный лучник выпускает стрелы, вдруг прекратилась. Слегка взмокший Фиор застыл у окна, пытаясь понять, на каком он свете и что творится вокруг.
Госпожа Эйма склонилась над сидевшим в кресле гостем, прижавшись лбом ко лбу. Она не говорила ни слова — но это и не нужно было, все происходящее чувствовалось так, что Фиору хотелось загородиться, пропасть, перестать ощущать то, что делала Кларисса. Его это не касалось и касаться не могло; а женщина вытаскивала из тьмы, из непроглядной бездны того, кто был ей дорог не меньше мужа и приемной дочери, и делала это единственно возможным способом: любовью. Все, что она не могла отдать собственному, выношенному и выкормленному младенцу, сейчас переливалось к человеку, которого девять из десяти жителей Собраны с удовольствием забили бы камнями. Фиор почувствовал, что ему трудно стоять, и неловко плюхнулся на подоконник, попытался закрыть руками лицо. Он не имел права быть здесь, слышать, понимать — но не было и сил уйти: ноги подкашивались; и еще он понимал, что чувствует лишь малую толику того, что сейчас обращено на скорийца.
В голове металась лишь одна мысль: «Нам не нужны никакие боги, мы можем — вот так. Люди способны на подобное — даже не для возлюбленного, ребенка, брата; люди способны на подобное, люди…»
— Это… мне? — изумленный бессильный голос.
— Вам, кому же еще, — усталый выдох Клариссы. — Выдумали же — умирать у меня в гостиной.
— Услышав вас, госпожа моя, я не мог себе позволить умереть. Я должен был убедиться, что не обманываю себя выдумкой… Поняв, что все кончилось, Фиор отвел руки от лица. Ему тоже хотелось убедиться, что он не обманывает себя выдумкой. Все в порядке, со всеми все хорошо — и герцог Скоринг не похож больше на пустотелую ледяную статую, и Кларисса устало отирает лоб, возвращаясь в привычную ипостась ироничной хозяйки дома, умирать в гостиной у которой попросту неприлично и не подобает благовоспитанным герцогам.
— Вина? — осторожно спросил считавший себя благовоспитанным герцог Алларэ.
— Да, будьте так любезны… — откликнулась Кларисса. — Мне очень хочется выпить. Да и вам не повредит. К полудню было выпито три кувшина вина, но, вопреки надеждам Фиора, все пившие оказались вполне трезвы. Напряжение отступало постепенно, его разгоняла неспешная и бездумная салонная беседа, поддерживала которую в основном Кларисса, знавшая уйму занимательных историй и милых анекдотов. О делах предусмотрительно не говорили. Регент прекрасно понимал, что придется, но не сейчас же, парой часов позже — обязательно, а пока можно просто наслаждаться установившимся равновесием, покоем, болтовней. Еще бледный, в тон рубахе, но уже вполне живой герцог Скоринг пил, улыбался, иногда вставлял пару-тройку реплик, но тоже, как понимал Фиор, отдыхал. Ему нужно было многое рассказать, но сил еще не хватало. Странное дело, он выглядел совсем другим человеком. Изменился тон голоса, выражение лица, ощущение… Морок действительно развеялся, только под маской бывшего регента обнаружилось не подлое лживое божество, а человек, которому герцог Алларэ хотел бы задать тысячу вопросов, из них — половину неприятных, но не в комнате для допросов, а вот так, за очередным бокалом вина. Чтобы можно было спорить, объяснять, понимать… В ворота внизу постучали.