Реальность сердца
Шрифт:
— Я готов, — тихо, твердо выговорил юноша.
— Похвально, но, боюсь, вы пока не в состоянии оценить масштабы происходящего и свою роль в нем. Не меньше десятка лет вам придется учиться править и подчиняться воле тех, кто старше и более умудрен. Своевольничать вы себе позволить не сможете. — Голос архиепископа мог ласкать мягким шелком, а мог и хлестать, словно бич.
— Вы путаете меня с братом! — глаза принца зло сверкнули. — Я никогда не мечтал о троне, как о средстве удовлетворять свои прихоти! Брат Жан затаил дыхание. Впервые за девятину юноша заговорил как взрослый.
Оборванные фразы, детский тон и наивный голос остались в прошлом. Уроки риторики пошли послушнику Эрину на пользу, а излишняя резкость архиепископа выбила пробку из бочки, в которой давно уже вызревало отменное вино.
— Я знаю, кому могу доверять и чьим советам должен следовать, — чуть спокойнее продолжил Элграс. — Я знаю свой долг. Я останусь здесь, в обители, до возвращения герцога Гоэллона. Архиепископ, прищурившись, поглядел на принца, потом отбил кончиками пальцев дробь по тяжелой столешнице из мореного дуба. Молодой монах удивленно смотрел на обоих — на главу своего Ордена, вдруг улыбнувшегося легкой, молодой улыбкой, и на подростка, серьезным, взрослым выражением лица сравнявшегося с архиепископом.
В последние дни Элграс менялся на глазах. Детская пухлость отступала, обнажая тонкие и строгие черты, знакомые всей стране по портретам короля Лаэрта и маршала Ролана. Высокий, от природы отменно сложенный и отлично для своих лет развитый юноша воплощал все лучшее, свойственное династии Сеорнов. Казалось, что сам король Аллион вернулся из Мира Вознаграждения, чтобы навести порядок в своей стране, которую двое предшественников Элграса привели на грань гибели.
Брат Жан ущипнул себя за запястье. Слишком рано для подобного восхищения, еще не настало время уповать на Элграса, как на спасителя Собраны. Это мальчик, которому едва исполнилось четырнадцать. Пусть он талантлив, пусть умен и красив — но рано, рано видеть в нем нового Золотого Короля. Это лишь основа, драгоценная заготовка, которой предстоит раскрыть свое величие. Через десяток лет, как и сказал архиепископ Жерар. Но — светящееся в полумраке воодушевленное, решительное лицо, прямой и властный взгляд…
— Вот — истинный король, кровь от крови Сотворивших, — шепотом процитировал Священную Книгу брат Жан. Юноша изумленно вздрогнул, глаза расширились. Архиепископ тяжело вздохнул, с укором взглянул на молодого монаха.
— Брат, ваша задача — воспитывать этого послушника в традициях Ордена, а не славословить. Продолжайте занятия по составленному расписанию и пока что не слишком забивайте себе голову тем, что я сказал. Монах смиренно кивнул. На языке вертелась сотня вопросов, и главным был «Зачем же вы тогда позвали меня, ваше высокопреосвященство?», но задать его мог бы лишь тринадцатилетний послушник. Архиепископ Жерар ничего не делал просто так. Разговор был семенем, брошенным во взрыхленную и удобренную землю, и пусть почва не понимала, что должно взрасти на ней, сеятель — знал.
— Нечем мне тебе больше платить, Грио. За девятину вперед заплачу, а дальше — не обессудь. Закрываю я заведение, со следующей седмицы. Ищи себе другое место.
— Да где ж я его найду?! — взвыл вышибала. — Да как же так-то?..
Он почти сразу осекся. Хозяин поступил по совести. Договор требовал заплатить только за седмицу вперед, а мэтр Лене расщедрился не на шутку. Но слишком уж много заведений в Собре с весны закрылось, где же теперь найти работу?
Мэтр Лене только пожал плечами, потом отвернулся, начал хлопотать за стойкой. Грио потоптался, не зная, что делать и куда идти. Он уже привык к службе в веселом доме, а табурет при входе и сундук в комнатушке на втором этаже стали родными. И ведь с Денизой уже все сговорено было, по осени — под венец… как же теперь? Опять идти в бродячие подмастерья? Скитаться, считать каждый серн, голодать по дороге, а потом терпеть от мастеров колотушки, есть пустую болтушку и спать в хлеву? Заработка за девятину и отложенного за пару лет хватит на половину взноса в цех, но в Собре кожевенники злые, половину не возьмут, а дадут от ворот поворот — иди, мол, голодранец, откуда пришел, других найдем. Да и видать бы тот цех в дубильной яме. Никогда Грио не хотел быть кожевенником, не он решал, кем ему быть, а попечители приюта, отродясь не спрашивавшие мнения сироты.
— Ты иди сегодня, — сказал хозяин, не оборачиваясь. — Поспрашивай, может, повезет… До вечера Грио Вальян бродил по Правобережью, заходя в каждое открытое заведение и спрашивая, не нужны ли работники. Нет, нигде никому он не был нужен. На каждое место приходилось по пятку желающих, потому хозяева заведения придирались ко всему — и рылом не вышел, и одет не так. Лучшая рубаха, видите ли, им не нравилась! К сумеркам бывший вышибала так отчаялся и обозлился, что шел, не разбирая дороги, и не слыша ничего, кроме намозоливших уши голосов.
— Без тебя есть кому поработать!
— Иди, иди себе.
— Нет мест…
— Ничем твоему горю помочь не могу… Крепкая уверенная рука схватила его за шиворот, встряхнула хорошенько. Треснула нитка на вороте. От этакого поношения Грио озлился, и уж собрался было перехватить конного наглеца за запястье, да сдернуть с седла, но вдруг до него дошло, что он едва не угодил под копыта огромного буланого жеребца. Потому что топал, как слепой, прямо посередине площади, и по сторонам не глядел, и не прислушивался… Хорошо еще всадник, сразу видно — из благородных — вовремя отвернул свою зверюгу в сторону. От такого копыта соломенный башмак не спасет. Раз наступит, и быть калекой, у храмов побираться…
— Вам, сударь, жить надоело? — поинтересовался наездник.
— Надоело, — зачем-то признался Грио. — Какая уж тут жизнь?
— И что, нужно прекращать ее под копытами именно моего коня? — всадник, видимо, был большой шутник. Воротник его рубахи освободили, и бывший вышибала, а нынешний никому не нужный столичный босяк Грио Вальян смог поднять голову. Благородный господин был одет в темно-зеленое с золотым шитьем, значит — кто-то из Алларэ, ну да, эти изрядные остроумцы. Бок о бок с ним ехали еще двое, за ними десяток гвардейцев.
Важные господа, сразу видно. Могли бы и не утруждать себя, а ехать прямо по Грио — кто бы обратил внимание… Обратили бы, конечно, миг спустя вспомнил Грио. Приставам без разницы, кого затоптали, бродягу или благородного. Но от отчаяния в голову лезли только самые глупые и обидные для себя мысли.
— Простите великодушно, — опустил голову парень.
— Раззява, — хохотнул алларец. — Поменьше ворон лови. Господин на буланом коне мог смеяться и говорить обидные слова. Его-то не заботило, где он будет спать, что есть, и как теперь жениться, если ни кола, ни двора — Дениза была стряпухой в паршивенькой харчевне, та тоже собиралась закрыться. Где теперь в Собре работу найдешь? А вообще в Сеории? На север подаваться — резона нет, там война прошла, на юг — уже другие умники нашлись, кто в Кертору, кто в Меру ушел…
— Грио? — раздался смутно знакомый голос. Молодой, звонкий. — Это ты?
— Алессандр, вам знаком этот охламон? — спросил всадник в темно-зеленом. — Какие у вас удивительные знакомства… Грио посмотрел через круп буланого коня, пытаясь разглядеть названного Алессандром. Таковых знакомых среди благородных господ у него отродясь не водилось, да и вообще благородных он не знал, разве что в лицо некоторых. Кто бы это мог быть? В полутьме он не мог разобрать ни черты лица, ни гербовых знаков на плаще и сбруе. Вороной конь, темное платье… Противостоящий его знает, кто такой и откуда знает.